боясь обвинений в жестокости, позволил разрушить Пистойю.
В куда более точном переводе Юсима это звучит так: «Переходя, далее, к другим из вышеназванных качеств, скажу, что всякий государь должен стремиться к тому, чтобы его считали милосердным, а не жестоким, тем не менее он должен остерегаться, как бы не употребить это добронравие во зло. Чезаре Борджиа считали жестоким, однако эта его жестокость восстановила порядок в Романье, объединила ее, возвратила ей мир и согласие. И если хорошенько подумать, то он поступил гораздо милосерднее, чем флорентийский народ, который предоставил раздираемую смутой Пистойю[481] собственной участи ради того, чтобы избежать подозрения в жестокости».
Начало главы кажется буквальной калькой начала главы XV, поскольку речь идет о критике «многих», которые писали то, что решил опровергнуть Макиавелли. Кроме того, это начало повторяет тезисы и подходы предыдущей главы.
В подтверждение этого вывода отмечу следующие моменты:
– идет противопоставление «мнимо плохого», названного «пороком», «мнимо хорошему». В конечном результате этические оценки меняются местами;
– подтверждается максима, что стремиться казаться, а не быть в деятельности государя имеет первостепенное значение;
– в управлении государством считающиеся позитивными интенции могут оказаться ошибкой;
– сохраняется афористичность утверждений Макиавелли;
– флорентиец по-прежнему опирается на внешние парадоксы в примерах для подтверждения своей точки зрения (жестокость Борджиа в Романье более милосердна, чем попытка изначально быть милосердным, что ведет впоследствии к куда большей жестокости).
Как считали многие исследователи, Макиавелли шокировал читателей не столько подобными заявлениями, сколько нежеланием связывать свои советы с христианским гуманистическим идеализмом. Вместо этого, он настаивал, что государь действует в мире, где нет предопределенных мнений, где государственный порядок является прежде всего продуктом человеческих действий, где надо признавать реальность или даже правду власти[482].
Добавлю также, что еще одним повторяющимся в сравнении уже с более ранними тезисами книги моментом является утверждение, что кратковременное зло, за которым следует стабильность, куда лучше добра, за которым идет дестабилизация. В «Рассуждениях» Макиавелли дает свою оценку того, «как воссоединить разделившийся город», еще раз повторяя, что жесткий удар по очагу сопротивления – лучший выход из положения. В сущности, выбор, по его мнению, выглядит следующим образом: во-первых, можно казнить зачинщиков смуты, во-вторых, можно удалить их из города, в-третьих, можно «примирить их между собой, связав обязательствами не нападать друг на друга. Из этих трех возможных способов последний самый опасный, наиболее сомнительный и бесполезный»[483]. Вообще Макиавелли писал не о лучших, а о наиболее эффективных путях управления[484].
Поэтому государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку. Ибо от беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем, страдают лишь отдельные лица.
У Юсима последнее предложение звучит следующим образом: «Ведь смута наносит ущерб всему обществу, а выносимые государем приговоры направлены против отдельных лиц».
Суть сказанного можно выразить в нескольких максимах:
– главное для государя – удержать власть. Для выполнения этой цели он не должен обращать внимание на этические нормы. Вообще политическая техника у Макиавелли состоит в выборе меньшего зла в действиях, направленных на то, чтобы выжить в политике[485];
– временная жестокость со стороны государя более этична, нежели бездействие, способствующее отсутствию стабильности и провоцирующее беспорядки в обществе;
– отсутствие стабильности, вызывающее грабежи и убийства, наносит ущерб всему обществу. Жесткость и даже жестокость государя касается отдельных персон. Эти ценности несопоставимы. Речь опять же идет о «меньшем зле».
Именно таким образом, порой с чрезмерной жестокостью, оправдываемой разве что временем и ситуацией, вел себя в своих расширяющихся владениях Иван Калита. Для начала он провел реформу правовых норм, изъяв серьезные уголовные дела из рук вотчинников, которые зачастую либо не могли, либо боялись жестко пресекать грабежи и разбой; нередко случалось, что они попросту отпускали преступников, получив за это соответствующую мзду. Наместники князя действовали куда более эффективно, если судить по свидетельствам очевидцев. Не менее жестоко Калита пресекал воровство представителей местной знати. В результате Московское княжество стало островком относительного спокойствия в тогдашней Руси[486]. Парадокс в том, что князь Иван имел два прозвища: Калита и Добрый. Впрочем, может быть, это отнюдь не парадокс. Во всяком случае, если исходить из максим Макиавелли.
Новый государь еще меньше, чем всякий другой, может избежать упрека в жестокости, ибо новой власти угрожает множество опасностей. Виргилий говорит устами Дидоны:
Res dura, et regni novitas me talia cogunt
Moliri, et late fines custode tueri[487].
Однако новый государь не должен быть легковерен, мнителен и скор на расправу, во всех своих действиях он должен быть сдержан, осмотрителен и милостив, так чтобы излишняя доверчивость не обернулась неосторожностью, а излишняя недоверчивость не озлобила подданных.
По Юсиму последнее предложение выглядит следующим образом: «Тем не менее такой государь не должен быть легковерен и скор на поступки, и так как у страха глаза велики, ему следует действовать умеренно, сохраняя благоразумие и человечность, чтобы излишняя подозрительность не сделала его правление невыносимым». По Роговину же все это звучит так: «Однако Князь не должен быть легковерен и скор на крутые меры и не должен сам создавать себе страхов; ему следует умерять свой образ действий благоразумием и человечностью, чтобы излишняя доверчивость не сделала его неосторожным, а излишняя недоверчивость – невыносимым». Пожалуй, к этим тезисам должно относиться замечание, что Макиавелли все-таки оставил идеалы морали нетронутыми, поскольку не был ими озабочен[488]. Наверное, было бы точнее сказать, что он внешне не был впрямую ими заинтересован[489].
Попробуем выделить в этом коротком отрывке некоторые представляющие интерес моменты:
– здесь идет возвращение к теме нового государя, что принципиально важно, учитывая область рассуждений автора. Скажем, тема щедрости и скупости адресована всем государям, так как, видимо, она представлялась Макиавелли не столь опасной;
– именно новому государю скорее простится обвинение в жестокости, поскольку его положение выглядит неустойчивым. Автор здесь фактически не столько оправдывает необходимость применения насилия, сколько оправдывается сам в том, что затронул эту тему в своей книге;
– в данном случае Макиавелли хочет выглядеть хотя бы относительно умеренным, выбирая «золотую середину» в своих максимах для государя (не обрушиваться с репрессиями по первому наговору). Видимо, он должен был проявлять особую осторожность в рекомендациях, поскольку опять же речь шла о насилии как части деятельности первого лица государства;
– в
