что
бережливость и даже
скупость не являются пороками для государей; однако флорентиец по-прежнему использует этот термин в отношении рекомендуемой им линии поведения. Вывод отсюда, на мой взгляд, следующий: автор внешне побаивается слишком решительно рвать с предрассудками не только своей эпохи, но и прошедших столетий, а потому соблюдает осторожность и делает демонстративные уступки своему читателю.
Если мне скажут, что Цезарь проложил себе путь щедростью и что многие другие, благодаря тому, что были и слыли щедрыми, достигали самых высоких степеней, я отвечу: либо ты достиг власти, либо ты еще на пути к ней. В первом случае щедрость вредна, во втором – необходима. Цезарь был на пути к абсолютной власти над Римом, поэтому щедрость не могла ему повредить, но владычеству его пришел бы конец, если бы он, достигнув власти, прожил дольше и не умерил расходов. А если мне возразят, что многие уже были государями и совершали во главе войска великие дела, однако же слыли щедрейшими, я отвечу, что тратить можно либо свое, либо чужое. В первом случае полезна бережливость, во втором – как можно большая щедрость.
Если не брать во внимание пример с Чезаре, то получается, что максима Макиавелли в этом случае выглядит следующим образом: щедрость нужна на пути к власти, поскольку соответствует улучшению имиджа честолюбивого претендента, а затем она становится опасной для государя, поскольку разоряет его казну, а заодно и страну. Правда, несколько выше флорентиец очень тонко дал понять, что правитель может быть бережливым, но казаться щедрым; очевидно, что нужно эти тезисы иметь в виду как связанные друг с другом. Хороший имидж нужен всегда, просто желаемый облик политика достигается различными способами в зависимости от того, какие непосредственные задачи ему предстоит решать.
Некоторая непоследовательность Макиавелли здесь связана, на мой взгляд, с уже указанным выше обстоятельством: он чувствует, что критикует одну из важнейших черт политических представлений того времени, и пытается не идти напролом, а, вместо этого, делать оговорки. Это не понял Фридрих II, подвергший эту главу, по своему обыкновению, полному разгрому[478]. Правда, наследный принц и в этом случае оказался слишком пристрастен. Например, он утверждает, что Макиавелли в данной главе «не отличает щедрости от расточительства»[479], но это мнение очень напоминает старинный прием приписать своему оппоненту какое-нибудь воззрение, а потом критиковать его за якобы допущенную ошибку. На деле флорентиец в полемических целях сознательно смешивает щедрость и расточительство государя, пытаясь тем самым подорвать один из основных постулатов этики европейского Средневековья.
Если ты ведешь войско, которое кормится добычей, грабежом, поборами и чужим добром, тебе необходимо быть щедрым, иначе за тобой не пойдут солдаты. И всегда имущество, которое не принадлежит тебе или твоим подданным, можешь раздаривать щедрой рукой, как это делали Кир, Цезарь и Александр, ибо, расточая чужое, ты прибавляешь себе славы, тогда как расточая свое – ты только себе вредишь.
Снова автор оговаривается, не отказываясь, впрочем, от своей максимы. Щедрым государь может быть, когда ведет за собой войско, занимающееся грабежами. Звучит вроде бы шокирующее. На деле это не так. Армию, живущую за счет добычи на чужой территории, остановить от грабежей в то время было невозможно. Эта тенденция продлится на столетия. Поэтому речь идет не о намеренной щедрости, но о признании реалий.
Макиавелли в данном случае отражает предубеждения своего времени, считая нормальным, что армия живет за счет населения страны, где ведется война. Это было распространено еще с древности. Скажем, диадорхи Александра Македонского во время междоусобных войн пытались облегчить положение населения на территориях, которые считали своими. Зато в захваченных странах грабежам и насилию не было предела. Абсолютно так же действовали и перечисленные автором «Государя» полководцы. Для сегодняшнего дня это выглядит неприемлемым (хотя периодически случается).
Ничто другое не истощает себя так, как щедрость: выказывая ее, одновременно теряешь самую возможность ее выказывать и либо впадаешь в бедность, возбуждающую презрение, либо, желая избежать бедности, разоряешь других, чем навлекаешь на себя ненависть. Между тем презрение и ненависть подданных – это то самое, чего государь должен более всего опасаться, щедрость же ведет к тому и другому. Поэтому больше мудрости в том, чтобы, слывя скупым, стяжать худую славу без ненависти, чем в том, чтобы, желая прослыть щедрым и оттого поневоле разоряя других, стяжать худую славу и ненависть разом.
В переводе Юсима этот отрывок выглядит следующим образом: «Нет ничего более расточительного, чем щедрость, ведь, прибегая к ней, ты все более теряешь эту способность и становишься либо бедным, либо презираемым, либо, при попытке избежать нищеты, алчным и всем ненавистным. А среди того, чего должен остерегаться государь, находятся ненависть и презрение; щедрость же приводит и к тому и к другому. Таким образом, более мудро довольствоваться званием скупого, которое влечет за собой дурную славу, но не ненависть, чем для прославления собственной щедрости быть вынужденным прослыть хищником, что навлечет на тебя и порицание, и ненависть».
Макиавелли в этом пассаже прибегает к сразу нескольким афоризмам, отчего его доводы становятся все более убедительными. Для закрепления эффекта он в очередной раз обращается к повторам. Обратим также внимание, что центральный тезис соответствует общему подходу к анализу соотношения добродетелей и пороков: лучше иметь порок, который сохранит за государем его власть, нежели лишиться власти из-за того, что считается добродетелью.
Сказанное выше можно прокомментировать следующим образом:
– Макиавелли предлагает все новые аргументы для опровержения одной из догм Средневековья;
– щедрость противопоказана государю потому, что лишает его возможности проявить щедрость;
– бедность государя из-за показной щедрости вызывает презрение и даже ненависть общества, чего правитель должен опасаться в первую очередь;
– скупость не ведет к ненависти подданных.
Глава XVII
О жестокости и милосердии и о том, что лучше внушать: любовь или страх
Типично макиавеллиевская постановка вопроса. Причем легко догадаться, в чью пользу будет сделан выбор автора. И сколько бы ни писали, что философия Макиавелли была одновременно пессимистической и прагматической, ведомой высокими этическими стандартами[480], все равно заметно, что флорентиец сознательно пытается шокировать читателя уже одним названием своей главы.
Переходя к другим из упомянутых выше свойств, скажу, что каждый государь желал бы прослыть милосердным, а не жестоким, однако следует остерегаться злоупотребить милосердием. Чезаре Борджа многие называли жестоким, но жестокостью этой он навел порядок в Романье, объединил ее, умиротворил и привел к повиновению. И, если вдуматься, проявил тем самым больше милосердия, чем флорентийский народ, который,
