(1932–1933)
394
Я гневаюсь на вас и горестно браню,
Я гневаюсь на вас и горестно браню,Что десять лет певучему коню,Узда алмазная, из золота копыта,Попона же созвучьями расшита,Вы не дали и пригоршни овсаИ не пускали в луг, где пьяная росаСвежила б лебедю надломленные крылья.Ни волчья пасть, ни дыба, ни копыльяНе знали пытки вероломнейПегасу русскому в каменоломне.Нетопыри вплетались в гривуИ пили кровь, как суховеи ниву,Чтоб не цвела она золототканноУтехой брачною республике желанной.Чтобы гумно, где Пушкин и КольцовС Есениным в венке из васильков,Бодягой поросло, унылым плауномВ разлуке с песногривым скакуномИ с молотьбой стиха свежее бороздыИ непомернее смарагдовой звезды,Что смотрит в озеро, как чаша, колдовское,Рождая струнный плеск и вещих сказок рои!Но у ретивого копытаНедаром золотом облиты.Он выпил сон каменоломныйИ ржет на Каме, под КоломнойИ на балтийских берегах…Овсянки, явственны ль в стихахВам соловьиные раскаты,И пал ли Клюев бородатый,Как дуб, перунами сраженный,С дуплом, где Сирин огневейныйКлад стережет — бериллы, яхонт?И от тверских дубленых пахотС андротиком лесным под мышкойКлычков размыкал ли излишкиСвоих стихов — еловых почекИ выплакал ли зори очиДо мертвых костяных прорехНа грай вороний, черный смех?Ахматова — жасминный куст,Обложенный асфальтом серым,Тропу утратила ль к пещерам,Где Данте шел и воздух густИ нимфа лен прядет хрустальный?Средь русских женщин Анной дальнейОна как облачко сквозитВечерней проседью ракит!Полыни сноп, степное юдо,Полуказак, полукентавр,В чьей песне бранный гром литавр,Багдадский шелк и перлы грудой,Васильев — омуль с Иртыша.Он выбрал щуку и ершаСебе в друзья — на песню право,Чтоб цвесть в поэзии купавой.Не с вами правнук Ермака.На стук степного батожка,На ржанье сосунка кентавраЯ осетром разинул жабры,Чтоб гость в моей подводной кельеИспил раскольничьего зелья,В легенде став единорогом,И по родным полынным логамЖил гривы заревом, отгулами копыт —Так нагадал осетр и вспенил перлы кит!Я гневаюсь на вас, гнусавые вороны,Что ни свирель ручья, ни сосен перезвоны,Ни молодость в кудрях, как речка в купыре,Вас не баюкают в багряном октябре,Когда кленовый лист лохмотьями огняЛетит с лесистых скал, кимвалами звеня,И ветер-конь в дождливом церазкеВзлетает на утес вздыбиться налегке,Под молнии зурну копытом выбить пламяИ вновь низринуться, чтобы клектать орламиИль ржать над пропастью потоком пенногривым!Я отвращаюсь вас, что вы не так красивы!Что Знамя гордое, где плещется заря,От песен застите крылом нетопыря,Крапивой полуслов, бурьяном междометий,Не чуя пиршества столетий,Как бороды моей певучую грозу,Базальтовый обвал — художника слезуО лилии с полей Иерихона —Я содрогаюсь вас, убогие вороны,Что серы вы, в стихе не лирохвосты,Бумажные размножили погостыИ вывели ежей, улиток, саранчу.За будни львом на вас рычуИ за мои нежданные сединыОтмщаю тягой лебединой.Все на восток, в шафран и медь,В кораллы розы нумидийской,Чтоб под ракитою российскойКоринфской арфой отзвенетьИх от Печенеги до Бийска,Завьюжить песенную цветь,Где конь пасется диковинный,Питаясь ягодой наливной,Травой улыбой, приворотом,Что по фантазии болотамИ на сердечном глыбком днеЗвенят, как пчелы по весне.Меж трав волшебных Анатолий,Мой песноглаз, судьба-цветок,Ему ковер индийских строк —Рязанский лыковый утокС арабским бисером до боли.Чу! Ржет неистовый скакунПрибоем слов о гребень дюн —Победно-трубных как органы,Где юность празднуют титаны.
(1932–1933)
395
Мне революция не мать —
Мне революция не мать —Подросток смуглый и вихрастый,Что поговоркою горластойСебя не может рассказать.Вот почему Сезанн и СусловС индийской вязью теремовЕдинорогом роют руслоСредь брынских гатей и лесов.Навстречу Вологда и Вятка,Детинцы Пскова, Костромы…Гоген Рублеву не загадка,Матисс лишь рясно от каймыМоржовой самоедской прялки.Мы — щуры, нежити, русалки —Глядим из лазов дупел, тьмыВ густую пестроту народовИ электрических восходов,Как новь румяных корнеплодовДождемся в маревах зимы.Чу! Голос из железных губ!Уселись чуйка и тулупС заморским гостем побалакать,И лыковой ноздрею лапотьЧихнул на долгое здоровье.Напудрен нос у Парасковьи,Вавилу молодит Оксфорд.Ах, кто же в старо-русском тверд —В подблюдной песне, Алконосте?Молчат могилы на погостеИ тучи ветхие молчат.
(1932–1933)
396
Деревня — сон бревенчатый, дубленый,
Деревня — сон бревенчатый, дубленый,Овинный город, прозелень иконы,Колядный вечер, вьюжный и каленый.Деревня — жатва в косах и в понявеС волынкою о бабьей лютой славе,С болезною кукушкою в дубраве!
Деревня — за кибиткой волчья стая —Вот-вот настигнет, сердце разрываяОщеренной метелицею лая!Свекровь лихая — филин избяной,Чтоб очи выклевать невестке молодой, —Деревня — саван вытканный пургой,Для солнца упокойник костяной.Рученек не разомкнуть,Ноженек не разогнуть —Не белы снежки — мой путь!
Деревня — буря, молний наковальня,Где молот — гром, и тучи — китовальня,Где треплют шерсть — осинника опальней;Осинник, жгуч, багров и пестр,Ждет волчьих зим — седых невест,С вороньим табором окрест.Деревня — смертная пурга —Метелит друга и врага,Вонзив в безвестное рога.Деревня — вепрь и сатана…Но ронит коробом лунаНа нивы комья толокна.И сладко веет толокномВ родных полях, в краю родном,Где жаворонок с василькомСправляют свадьбу голубую.В республике, как и в России,Звенят подснежники лесные,Венчая пчелку восковую.Кинет воску на березку,Запряглась луна в повозку —Чтобы утро привезтиПо румяному пути!
(1932–1933)
397
Ночь со своднею-луной
Ночь со своднею-лунойПравят сплетни за стеной,Будто я, поэт великий,Заплетаю в строки лыки,Скрип лаптей, угар корчаги,Чтобы пахло от бумагиЧеремисиной, Рязанью;Что дородную МаланьюЯ лелею пуще муз, —Уж такой лабазный вкус.Красота кипит как сальце,По-барсучьи жить в подвальце,Мягкой устланной норе,По колено в серебре,В бисере по лопатки;Что Распутина [шулятки]Ставлю я горбатой ПреснеЗа ухмылки да за песни.У меня бесенок в служках,Позашиваны в подушкахОкаянные рубли!Вот так сусло развелиТемень и луна косаяПро лесного Миколая!Про сосновый бубенец!..Но, клянусь, не жеребецУнавозил мой напев,В нем живет пустынный левС водопадным вещим рыком, —Лебедь я, и шит не лыком,Не корчажным [вспенным] суслом,Медом, золотом загуслымИз ладони смугло-глыбкой!Над моей ольховой зыбкойЭта мреяла ладонь.И фатой, сестрица-сонь,Утирая сладкий ротик,Легкозвонной пчелкой в сотеПоселилась в мой язык.За годами гуд и зыкСтали пасекой певучей.Самоедихе иль чукчеЯ любовней поднесуКовш мой — ярую росуИз подземных ульев браги,Чем поэтам из бумагиС карнаухой жучкой-лирой.Я не серый и не сирый,Не Маланьин и не Дарьин —Особливый тонкий барин,В чьем цилиндре, строгом бантеКапюшоном веет Данте,А в глазах, где синь метели,Серебрится Марк Аврелий,В перстне перл — Александрия,В слове же опал — Россия!Он играет, нежный камень,Речкой, облачком, стихамиИ твоим, дитя, письмом —Голубым лесным цветком;В нем слезинок пригорошня,Расцвела моя Опошня(Есть село на Украине,Все в цветистой жбанной глине).Мой подвалец лесом стал: —Вон в дупле горит опал,Сердце родины иль зыбкаС чарою ладонью глыбкой —Смуглой нежен, — плат по щеки.За стеной молчат сороки,Видно лопнула луна,Ночь от зависти черна,Погоняя лист пролетний —Подноготицу и сплетни!
(1932–1933)
