(1932–1933)
398
Когда осыпаются липы
Когда осыпаются липыВ раскосый и рыжий закатИ кличет хозяйка — цып, цыпы!Осенних зобастых курят,На грядках лысато и пусто,Вдовеет в полях борозда,Лишь пузом упругим капуста,Как баба обновой, горда.
Ненастна воронья губерния,Ущербные листья — гроши.Тогда предстают непомернейГлухие проселки души.Мерещится странником голосПод вьюгой без верной клюки,И сердце в слезах раскололосьДуплистой ветлой у реки.
Ненастье и косит и губитНа кляче ребрастой верхом,И в дедовском кондовом срубеБеда покумилась с котом.Кошачье мяу в половицах,Простужена старая печь, —В былое ли внуку укрытьсяИль в новое мышкой утечь?!
Там лета грозовые кони,Тучны золотые овсы…Согреть бы, как душу, ладониПожаром девичьей косы.
(1932–1933)
399
Россия была глуха, хрома,
Россия была глуха, хрома,Копила сор в избе, но домаВ родном углу пряла судьбуИ аравитянку-рабуВ тюрбане пестром чтила сказкой,Чтобы за буквенной указкойЧасок вольготный таял слаже,Сизее щеки, [чтобы] глаже,И перстенек жарчей от вьюги,По белый цвет — фату подруги —Заполонили дебри дыма;Снежинка — слезка Серафима —Упала на панельный слизеньВ семиэтажьи, на карнизе,Как дух, лунатик… Бьют часыПо темени железной тростьюЖемчужину ночной красы.Отужинать дождусь я гостьюХвостастую, в козлиных рожках:Она в аду на серных плошках,Глав-винегретчица Авдотья.Сегодня распотешу плоть яБез старорусского креста,И задом и губой лапта,Рогами и совиным глазом!..Чтоб вередам, чуме, заразамНашлося место за столомВ ничьем, бездомном, [под полом],Где кровушка в бокалах мутныхИ бесы верезжат на лютняхОслиный марш — топ-топ, топ-топ;Меж рюмочных хрустальных тропПолзет змея — хозяйка будни,Вон череп пожирает студни,И в пляс пустились башмаки,Колотят в ребра каблуки.А сердце лает псом забитым,У дачи в осень позабытым!Ослепли ставни на балконе,Укрылись листья от погониЛовца свирепого — ненастья.Коза — подруга, — сладострастьяБокалом мутным не измерить!Поди и почеши у двериСвой рог корявый, чтоб больнейОн костенел в груди моей!Родимый дом и синий садЗамел дырявый листопадОтрепьем сумерек безглазых —Им расцвести сурьмой на вазах,Глядеться в сон, как в воды мысуИль на погосте барбарису!Коза-любовница топ-топ,И через тартар, через гробК прибою, чайкам, солнцу-бубну!Ах, я уснул небеспробудно:По морям — по волнам,Нынче здесь, а завтра там! —Орет в осенний переулок,И голоса, вином из втулок,Смывают будни, слов коросту…Не верю мертвому погосту,Чернявым рожкам и копытам.Как молодо панельным плитамИ воробьям задорно-сытым!
(1932–1933)
400
Кому бы сказку рассказать,
Кому бы сказку рассказать,Как лось матерый жил в подвале —Ведь прописным ославят вралей,Что есть в Москве тайга и гать,Где кедры осыпают шишки —Смолистые лешачьи пышки;Заря полощет рушникиВ дремотной заводи строки;Что есть стихи — лосиный мык,Гусиный перелетный крик;Чернильница — раздолье совам,Страницы с запахом ольховым.И все, как сказки на Гранатном!В пути житейском необъятномЯ — лось, забредший через гатьВ подвал горбатый умирать!Как тяжело ресницам хвойным,Звериным легким, вьюгам знойнымДышать мокрицами и прелью!Уснуть бы под вотяцкой елью,Сугроб пушистый — одеяло!Чтобы не чуять над подваломГлухих вестей — ворон носатых,Что не купаются закатыВ родимой Оби стадом лис,И на Печоре вечер сиз,Но берега пронзили сваи;Кимена не венчает в маеБерезку с розовым купалой,По тундре длинной и проталой,Не серебрится лосий след;Что мимо дебри, брынский дед,По лапти пилами обрезан,И от свирепого железаВ метель горящих чернолесийБегут медвежьи, рысьи веси,И град из рудых глухарей,Кряквы, стрельчатых дупелейЛесные кости кровью мочит…
От лесоруба убегая,Березка в горностайной шубкеЛомает руки на порубке.Одна меж омертвелых пней!И я один, в рогожу днейВплетен как лыко волчьим когтем,Хочу, чтобы сосновым дегтем,Парной сохатою зимовкой,А не Есенина веревкойПахнуло на твои ресницы.Подвалу, где клюют синицыПострочный золотой горох —Тундровый соловый мох, —Вплетает время лосью челку;На Рождестве закличет елку[На] последки [на] сруб в подвал.За любовь лесной бокалОсушим мы, как хлябь болотца, —Колдунья будет млеть, колоться,Пылать от ревности зеленой.А я поникну над затоном —Твоим письмом, где глубь и тучки,Поплакать в хвойные колючкиПод хриплый рог лихой погониОхотника с косой зубастой.И в этот вечер звезды часто,Осиным выводком в июле,Заволокут небесный улей,Где няня-ель в рукав соболийЗапрячет сок земной и боли!
(1932–1933)
401
Продрогли липы до костей,
Продрогли липы до костей,До лык, до сердца лубяногоИ в снежных сиверах готовыУснуть навек, не шля вестей.В круговороте зимних дней,Косматых, волчьих, лязгозубых,Деревья не в зеленых шубах,А в продухах, сквозистых срубахИз снов и морока ветвей.Продрогли липы до костей,Стучатся в ставни костылями:«Нас приюти и обогрейЛежанкой, сказкою, стихами».Войдите, снежные друзья!В моей лежанке сердце рдеетЧеремухой и смолью мреет,И журавлиной тягой веетНа одинокого меняПодснежниками у ручья.Погрейтесь в пламени сердечном,Пока горбун — жилец запечный —Не погасил его навечно!Войдите!.. Ах!.. Звездой пурговойСияет воротник бобровыйИ карий всполох глаз перловых.Ты опоздал, метельный друг,В оковах льда и в лапах пургПродрогла грудь, замглился дух!Вот сердце, где тебе венокСплетала нежность-пастушок,Черемуха и журавлиКлад наговорный стерегли,Стихов алмазы, дружбы бисер,Чтоб россомахи, злые рыси,Что водят с лешим хлеб и соль,Любя позёмок хмарь и голь,Любимых глаз — певучих чаш —Не выпили в звериный раж,И рожки — от зари лоскут —Не унесли в глухой закут,Где волк-предательство живет.Оно горит, как ярый мед,Пчелиным, грозовым огнем!..Ты опоздал седым бобром —Серебряным крылом метели —Пахнуть в оконце бедной кельи,И за стеной старик-сугробСколачивал глубокий гроб.Мои рыданья, пальцев хрустПодслушал жимолости куст.Он, содрогаясь о поэте,Облился кровью на рассвете.
(1932–1933)
402
Мой самовар сибирской меди —
Мой самовар сибирской меди —Берлога, где живут медведи.В тайге золы — седой, бурластой —Ломает искристые насты.Ворчун в трубе, овсянник в кране,Лесной нехоженой полянеСбирают землянику в кузов.На огонек приходит муза,[Испить] стихов с холостякомИ пораспарить в горле комДневных потерь и огорчений,Меж тем как гроздьями сирениНад самоваром виснет пар,И песенный старинный дарВ сердечном море стонет чайкойИ бьется крыльями под майкой.За революцию, от страху,Надел я майку под рубаху,Чтобы в груди, где омут мглистый,Роился жемчуг серебристыйИ звезды бороздили глуби.Овсянник бурого голубитКосматой пясткой земляники.Мои же пестряди и лыкиЦветут для милого Китая,Где в золотое море чаяГлядится остров — губ кораллИ тридцать шесть жемчужных скал,За перевалом снежных пикМыс олеандровый — язык.Его взлюбили альбатросыЗа арфы листьев и утесы,За славу крыльев в небесах.На стихотворных парусахЛюбимый облик, как на плате,Волной на пенном перекатеСвежит моих седин отроги.У медной пышущей берлоги,Где на любовь ворчит топтыгин,Я доплету, как лапоть, книгиТаежные, в пурговых хлопьях.И в час, когда заблещут копьяМоих врагов из преисподней,Я уберу поспешно сходни:Прощай, медвежий самовар!Отчаливаю в чай и пар,В Китай, какого нет на карте.Пообещай прибытье в марте,Когда фиалки на протале,Чтоб в деревянном одеялеНе зябло сердце-медвежонок,Неприголубленный ребенок!
(1932–1933)
