работе. Младшая, наоборот, крупная, полная, хорошенькая и избалованная. Обе кудрявые, мягкие блондинки, как тут называют: «блондхаригес медьхен». На обеих несуразное тряпье, рваные лохмотья, волосы растрепаны, лица вымазаны сажей, в глазах выражение неподдельного ужаса.
– Вас ист дас? – спрашиваю я девушек. И, глядя на их внешний вид, рассмеялся.
– О, херр оффициер. О! Нихьтс махен, нихьтс махен, – заговорила старшая. – Ихь бин щреккен ферзетцен.
– Интересно, – говорю я, – что может вас повергнуть в такой ужас: вас зинд зие ин шреккен ферзетцен?
– Ох! Херр оффициер, нихтс шлехт махен. Ес ист вирд шлимм энден. (Ох! Господин офицер, не делайте плохо. Это дурно кончится.)
И старшая из них готова была буквально броситься передо мною на колени. Младшая сидела, втиснувшись в угол, беспомощно моргая.
– Нун, антвортен зие мир биттэ, – обращаюсь я к старшей, – варум зие со эршреккен? (Отвечайте мне: почему вы в таком ужасе?)
– О, херр оффициер, – причитала старшая с истерическим надрывом, – мейнэ клейнэ швестэрхэн. Херр оффициер, биттэ, нихт шлехт махен. О, мейн готт, мейн готт.
Мне стало жаль этих перепугавшихся до смерти девчонок. Подойдя к младшей хорошенькой толстушке, я погладил ее по светлым льняным волосам и, ткнув пальцем в лоб, сказал:
– Ду быст думкопф. (Ты дура.)
Она улыбнулась, но тут же и разревелась. Старшая кинулась ее утешать, изредка поглядывая на меня – как бы не вполне доверяя мне.
– Внесен зие, – сказал я тоном спокойным и как можно более миролюбивым, – дас криег ист эндэ! Кейн шлехт. Кейн шреклихь! (Война окончилась! Более нет плохого. Нет ужаса!)
Выйдя из помещения, я оставил девушек одних, предупредив солдат, чтобы они к ним не лезли и не приставали.
Полки собирались на митинг. Гремит духовой оркестр, во всю силу своих медных глоток оглашая горную долину древних Альп мелодиями старинных русских маршей. Вся 106-я воздушно-десантная в сборе. Грандиозное построение. Митинг. Зачитывается «Приказ Верховного Главнокомандующего Войсками Красной Армии и Военно-Морского Флота № 369» и «Обращение Иосифа Виссарионовича Сталина к народу».
– Товарищи! Соотечественники и соотечественницы! – несется над строем голос начальника политотдела бригады подполковника Яковлева. – Настал великий день Победы над Германией. Фашистская Германия, поставленная на колени Красной Армией и войсками наших союзников, признала себя побежденной и объявила о безоговорочной капитуляции.
Голос подполковника Яковлева надсадно хриплый, резкий, но отчеканивающий каждое слово:
– С Победой вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы! Слава нашему великому народу-победителю! Вечная слава героям, павшим в боях с врагом и отдавшим свою жизнь за свободу и счастье нашего народа! Ура! товарищи бойцы!
Звучное, перекатистое, могучее «УРА!» прокатилось по рядам. Люди выкрикивали это короткое восклицание от всей полноты души, радостно, свободно и непринужденно. Кто-то выстрелил в воздух, и тотчас же начался стихийный салют. Стреляли из автоматов, пистолетов, винтовок.
После того как выплеснулась наружу накопившаяся в сердце радость, начались речи. На трибуну подымались люди – старшие офицеры и рядовые солдаты. И все они что-то говорили, кричали. Но никто их не слушал – каждый был занят собой. Каждый тоже что-то говорил, кричал, смеялся или плакал. Все, что можно и что нужно, было сказано в официальных документах за подписью И.В. Сталина, и иного уже никто не желал слушать. Всеми вдруг овладело состояние безудержной радости и какой-то особенной внутренней свободы. Удерживать более строй стало невозможно, и он рассыпался сам собою. Людям нужно было изливать как-то свою энергию – смех, крики, стрельба вверх, песни, пляски, от чего в ушах ломило, наполнили всю округу.
После митинга по частям и подразделениям состоялись праздничные обеды. Естественно, все запасы вина в этом небольшом альпийском городке были выпиты, а участь кур, гусей и уток, ягнят и поросят была решена – победители праздновали Победу!
На площади гремел оркестр, и пары кружились в танце, меся ногами пыль. Мои ребята, мои разведчики и связисты, на небольшой веранде крутили хозяйский патефон и слушали сентиментальные австрийские танго, вальсы, фокстроты и тирольские йодли. Хозяйские девушки наконец вышли из своего укрытия причесанными, нарядными, и я танцевал с ними по очереди. Потом, в сопровождении старшей из сестер, я пошел на прогулку в старую крепость Гардек. Страх перед неведомыми русскими пропал, и я мило болтал с Гертой о пустяках в пределах своих языковых возможностей.
В пять вечера в пехотных полках труба запела «поход», и батальонные колонны потянулись мимо нашего дома по дороге на север. Вот под окнами проехала пароконная бестарка, в которой, сидя спиной к движению и свесив босые ноги, разместился Герой Советского Союза капитан Шатров. В руках у Шатрова – огромная фарфоровая суповая миска с розовыми цветами, полная сухого виноградного вина. Шатров основательно пьян: его большая кудлатая голова безвольно болтается в такт движению повозки. И все-таки Шатров нет-нет да и ухитряется изредка хлебнуть вина из своей фарфоровой суповой миски с розовыми цветами.
Пришел приказ и нам собираться в путь-дорогу. Солдаты батареи управления грузят машины, рассортировывают технику и скарб – прошлой ночью было освобождено для рейда четыре машины, и все имущество было погружено на остальные. Теперь происходит разборка, рассортировка телефонного кабеля, телефонных аппаратов, ящиков с приборами, чемоданов и вещмешков личного состава. И все это перегружается на «шевроле» и «студебекеры» управления полка.
В шестом часу тронулись. Свесившись в окно кабины из кузова, Квасков крикнул:
– Я там, товарищ старшлейтенант, вам патефон и коробку с пластинками поставил! Это вам от тех девчонок на память.
Девушки стояли возле своего дома обнявшись, смотрели в нашу сторону и улыбались. Я послал им воздушный поцелуй, приветствие, понятное на всем земном шаре. Они увидели меня и замахали в ответ своими цветастыми платками.
Обгоняя пехоту, колонна машин нашего полка шла строго на север – в направлении чешского города Славоницы. Командир первого батальона 351-го полка капитан Шатров все еще сидел в своей бестарке, свесив босые ноги, и прижимал к груди суповую фарфоровую миску с розовыми цветами.
В девятом часу вечера, преодолев расстояние в 20 километров, мы въезжали в первый мирный городок дружелюбно настроенной к нам страны. Солнце село, и в воздухе ощущалась вечерняя прохлада, приятно освежавшая после жаркого и душного дня.
События минувшей ночи и сменившее их радостное возбуждение обретенного мира буквально вымотали людей. Всем хотелось скорее умыться, освободиться от пыли и пота, разъедавших кожу. И хорошенько выспаться. Белые домики Славониц утопают в зелени садов и манят своей тишиной и покоем. Жители в праздничных нарядах стоят у ворот, улыбаются и приветливо машут руками. Дети безбоязненно подходят к машинам с букетами цветов и протягивают их нам.
На центральной площади города
