земли, горе возвышается средневековый замок. Старинные, замшелые стены обвиты плющом, уступами громоздятся вверх и, подобно змее, обвивают вершину горы. Замковый дом с крутой черепичной кровлей и узкими оконцами, высокие прямые четырехугольные башни с зубчатыми машикулями и угловая круглая над обрывом, крытая черепицей, надвигались на нас оживающей легендой. Все тут дышит покоем давным-давно ушедших из жизни героев эпохи рыцарских времен.
Словно зачарованный, смотрел я сквозь ветровое стекло на фантастическую панораму надвигавшегося на нас небольшого городка Гардек.
Машина медленно спускается вниз по крутому откосу дороги. Впереди горбатится старинной кладки каменный мост через речку Тайя – не глубокую, не широкую, но бурную и каменистую. До моста остается всего каких-то сотня метров. Настроение от созерцания окружающего пейзажа самое благодушное и миролюбивое.
И никто не заметил, не услышал шипящего свиста, вырвавшегося из-под моста. Опомнились лишь тогда, когда перед головной машиной взметнулся фонтан земли и резкий звук разрыва «фауст-патрона» ударил по барабанным перепонкам. Стрелок явно промахнулся – снаряд разорвался от удара в гранитную глыбу, и осколки камней дробно забили по лобовому стеклу. На крыше кабины резко застучал ручной пулемет. Захлебываясь трещали автоматы. Не мешкая, я выскочил из кабины на дорогу – в направлении моста уже бежали Серега Жук и Борька Израилов, Бублейник, Логинов и Лищенко. Петляя сквозь кусты, продирался от моста человек в серо-зеленой шинели, в стальном шлеме, с автоматом за спиной. Он бежал, спотыкаясь, вдоль берега реки Тайя. Автоматные очереди, пущенные ему вслед, срезали его. И он, механически сделав еще два-три шага, дернувшись всем телом, точно в судороге, рухнул наземь и более уже не двигался. Солдат трудно было утихомирить, и они еще долго били в том направлении из автоматов и пулемета, разряжая вместе с магазином и свое собственное нервное напряжение.
Машина стояла на шоссе – ни она и никто из людей не пострадали. Как говорят в таких случаях – «Пронесло мимо!».
От моста торопливо шли возбужденные солдаты, и Сашка Логинов тащил за шиворот тщедушного, маленького пожилого человека в мятом мешковатом мундире с погонами капитана.
– Затаился, гад, – неистовствует Серега Жук, – телепай шире, падла.
– Сажай его в кузов, – говорю я, – в городе разберемся.
Полковая колонна оказалась на подходе, и мы, чтобы не тормозить движения, тронулись по шоссе. До Гардека оставалось не более километра.
Получив приказ остановиться на отдых, я занял один из крайних домов, выходивших окнами непосредственно на дорогу. Это была небольшая усадьба с белым, оштукатуренным домом под дранкой, с небольшим скотным двором, в котором стояли пара лошадей и две коровы с телкой. Расположившись в горнице за столом, я велел ввести пленного. Маленькие окошечки скудно освещали комнату. Стол застлан пестрой клеенкой. Стулья, диван – деревянные, крашеные, домашней работы. Борька Израилов, Серега Жук и Ефим Лищенко ввели пленного капитана.
– Вас зинд зи? – спрашиваю я. – Зи зинд хауптман вермахт?
– Йя, – отвечает пленный, нервно подергивая щекой и крутя пуговицу мундира корявыми, подагрическими пальцами, – ихь бин хауптманн. Нур – ден ляандштурм. (Да. Я капитан. Но в ополчении.)
– Вие ист иирэ намэ? – спросил я пленного.
Но ответить тот не успел. В двери ворвался Шуркин с криком:
– Все! Товарищ старший лейтенант. Кончай базар – война капут. – И Шуркин стал приплясывать по комнате, смеясь и выкрикивая: – Мир, мир, войне конец!
– Внесен зие, – обратился я к пленному: – Дер криег ист эндэ! Дие дейчармее зихь эргебен!
Пленный капитан окончательно сник – лицо его сморщилось и выражало полную беспомощность. Из глаз текли слезы. Я приказал Шуркину спороть с него погоны. Один из них так и остался у меня, как память о последнем солдате вражеской армии, взятом в плен за час с небольшим до окончания войны.
– Сержант Жук, – говорю я, – отведешь пленного в штаб бригады. – Но, увидев зловещую улыбку, исказившую красивое Серегино лицо, добавил: – Только, смотри у меня, без «художеств». Понял?
– Все будет как надо, начальник, – ответил Жук, схватив пленного за шиворот. – Давай, падла, разворачивай румпель и хендэ хох гейен.
Подняв руки вверх, сгорбившись и поникнув всей фигурой, пленный обреченной походкой шел навстречу своей участи.
Через пятнадцать минут я увидел Серегу Жука среди солдат разведвзвода. Предчувствия не обманули меня.
– Что с пленным? – спрашиваю я. – Ты что, уже отвел его к Пудову?
– Дак оно тово, – Жук делает выразительный жест рукой, – при попытке к бегству, значит.
– Ты понимаешь, что ты сделал?! Ты прикончил пленного уже после объявления о капитуляции. Это военное преступление – ты это-то, хоть, понимаешь?!
Физиономию у Жука нервно передернуло, глаза сузились, рот перекосило, как-то обострились скулы. Стоявшие тут же солдаты смотрели настороженно, с застывшим вниманием.
– Фауст-патроном он нас, начальник, как – до капитуляции или после саданул? – дерзко выпалил Серега Жук.
И по всему было видно, что солдаты одобряют поведение своего сержанта, а на меня смотрят с вызовом. Сам же я чувствовал слабость своей позиции уже в том, что внутренне не мог осуждать ни Жука, ни солдат! Пленный капитан ландштурма, в сложившейся ситуации, вряд ли мог вызывать в ком-либо чувство жалости или сострадания. Я это понимал. А кроме того, в течение четырех лет войны господствовала максима: «Смерть немецким оккупантам!» И все мы свято верили в справедливость этих жестоких слов. Когда машина идет на предельной скорости, жать на тормоза рискованно и опасно – машину может занести или опрокинуть. От людей невозможно требовать более того, что они способны вместить. Именно в эту последнюю ночь они дважды подвергались смертельной опасности, и ведь кто-то из них, пусть из пехоты, но не дожил до рассвета, а кто-то остался навек изуродованным.
Выяснив судьбу пленного капитана ландштурма и для острастки пригрозив наказанием, если только подобное повторится, я отправился в штаб полка, разместившийся в доме на центральной площади городка. Тут царит крайнее возбуждение – все смеются, кричат, поют, стреляют в воздух.
– Николаев, – услышал я оклик Коваленко, – через час на митинг! Твои все здесь? Присмотри там, чтоб не перепились.
– Все ясно, Николай! – ответил я и направился назад к тому дому, в котором мы остановились.
Всеохватывающая радость все более и более овладевала людьми. Вернувшись в тот дом, где мы остановились, я заметил, что дверь в левую половину, до того запертая, приоткрыта. Я толкнул ее и вошел в комнату, где царил полумрак, – ставни наглухо закрыты, и лишь сквозь щели пробиваются тонкие лучики солнечного света. В углу замечаю двух девушек, прижавшихся друг к другу, – старшей около двадцати, а младшей не более шестнадцати. Старшая – худая, некрасивая и, видимо, приученная к
