Содействуя просвещению колоний, президенты Императорских Академий наук и художеств Новосильцев и Строганов прислали для экспедиции ценные собрания книг, ландкарты, картины, бюсты, эстампы; управляющий Министерством морских сил Чичагов - модели и чертежи судов. В письме своему другу, поэту Дмитрееву Резанов сообщал "Я везу в Америку семена наук и художеств; со мною посылают обе Академии книги, и я желал бы чтобы имя русского Лафонтена украсило американский музеум. Пришли, любезный друг, творения свои при письме, которое положу я там в ковчег, сохраняющий потомству память первых попечителей о просвещении края того. Державин прислал мне сочинения свои в Кадьякскую библиотеку, граф Николай Петрович Румянцев- прекрасное собрание путешествий и книг хозяйственных".*(8) Дмитреев подарил библиотеке свои книги, как впрочем и Херасков, Бекетов и многие другие. Эта ценная коллекция была доставлена на Кадьяк, а впоследствии ее перевезли в новую столицу колоний - г. Новороссийск.
За месяц до отправления в поход, 10 июля 1803 года, Резанов был награжден орденом Св. Анны I степени и ему был присвоен титул камергера двора Его Величества.
23 июля 1803г. на кронштадском рейде барк "Москва" посетил император Александр в сопровождении министра коммерции, графа Румянцева. Петербургский митрополит Евгений отслужил молебен. Ради чести посольства был спущен компанейский флаг, дарованный всего назад два месяца и поднят андреевский. Через четыре дня корабль вышел в море.
Вояж оказался очень неспокойным. Столкновения начались ещё в Кронштадте. Николай Петрович в прямую обвинил отсутствующего Лисянского в том, что тот нечист на руку, а Крузенштерн не стерпел оскорбления , нанесённого его другу. Основанием для обвинения послужило присланное с Тенерифе письмо Коробицина, компанейского приказчика на "Неве". По его утверждению шлюп оказался "стар и гнил". Ещё в Фальмуте им пришлось "… заново выконопатить верхнюю на корабле палубу и на баке за гнилостью вставлено было 2 вставки", но всё равно сырость на судне была такая, что "… в кают-компании выступили по краске желтые с сыростью пятна, и тяжелой зделался воздух, отчего мы чувствовали головную боль". Проведенная ревизия показала, что "Темза", купленная Лисянским как крепкая и прочная и якобы в 1800 г. построенная, на самом деле спущена с верфи в 1795 г. До суда дело решили не доводить, т.к. корабельный мастер Розумов при допросе утверждал, что ни он , ни капитан-лейтенант Лисянский ни сном , ни духом о подлоге не ведали.
В тот раз, усилиями Румянцева, Резанов и Крузенштерн примирились и двухмесячное плавание до Бразилии прошло спокойно. Но там, в конторе Адольфа Прусса, компанейского агента на острове св. Екатерины, Николай Петрович прочёл копию письма, отправленного Коробициным 10 января 1802г.(оригинал затерялся и до Ст.Петербурга не дошёл)
"При стоянке в городе Ностра-дель-Дестера с 14-го декабря по 10-е генваря 1802года весь корабль до вадер линии конопатили, причем во многих местах бортов по причине гнилости заделаны были вставки; так же и в крамболе на левой стороне и над слюзами в подушке оказалась гнилость, из коих первой исправлен починкою, а последняя сделана совсем новая; равно и в верхней палубе заделано было за гнилостию несколько вставок. При разоружении фок мачты усмотрено по оной гнилости от топи вниз на 15 фут грот мачта по совершенном оной разоружении оказалась совсем к продолжению вояжа оная безнадёжна. Того ж числа капитан Лисянский договорил португальскаго мачтмакера для доставления двух дерев с обработыванием оных за 300 гишпанских пиастров, о чём самолично от него, Лисянского, слышал. 16-го числа, за зделанные вновь нам на корабль мачты, против договору г-на Лисянского, последовала в заплате за оныя 1000 пиастров, что вместо прежде означенных им, г-ном Лисянским, 300 пиастров, В выданых мною мачтмакеру 1000 пиастров получил я от него расписку, которой, по получению от меня пиастров, тот час отправился с корабля, а через час после онаго отправлен был в город по приказанию г-на Лисянского мичман Берх*(9), а за какой надобностию, мне было неизвестно, что и подаёт повод к сомнению."
Снова возник вопрос о добросовестности Лисянского при покупке корабля который усугубился подозрениями в сговоре с целью завышении стоимости ремонта.. Подспудная неприязнь вылилась в открытый конфликт. Резенов вновь обвинил Лисянского в воровстве, а Крузенштерн его защищал.*(10) К тому же Резанов собирался закупить в Бразилии крупную партию рома и сахара, а капитан отказывался взять её на борт, мотивируя отказ полной загрузкой корабля. Другие офицеры его поддержали. Вскоре после этого случая между Крузенштерном и Резановым произошёл окончательный разрыв- живя на одном корабле, они общались меж собой лишь путём переписки. Пишутся также и доносы.
Резанов отсылает обстоятельные письма в Ст.-Петербург. В них не оставлено вниманием и качество корабля, купленного Лисянским, но главное - неподчинение Крузенштерна указу государя о его, Резанова, главенстве в экспедиции.
Пишет в столицу и Крузенштерн - прося об отставке: "…при сем двойном начальстве, быть ему, Крузенштерну, не можно потому, что быв подчинен г-ну Резанову или вместе с ним, полезным быть не может, а бесполезным быть не хочет".
В период подготовки к плаванию и Крузенштерн, и Резанов получали многочисленные инструкции от морского ведомства, министерства коммерции, Правления РАК, большая часть которых была одобрена императором. Практически во всех этих документах Крузенштерн, и Резанов фигурировали как первые лица экспедиции равные друг другу, хотя их взаимоотношения были прописаны столь нечётко, что могли трактоваться весьма вольно. Беда в том, что инструкции, выданные Резанову, вступали в противоречие с морским уставом, который действовал на идущих под Андреевским флагом кораблях, укомплектованных военными моряками. Согласно его положениям, принятым ещё Петром Великим и актуальным до сего дня, вся власть на корабле принадлежит капитану и все , находящиеся на борту, будь то гражданские или военные лица, вне зависимости от их должности, ранга, звания и положения, находятся в его подчинении.
Кругосветное плавание для Резанова было лишь необходимым средством доставки его в Японию и в Америку. Для Крузенштерна же торговые и дипломатические функции экспедиции были делом не первой важности. Помимо судовождения он много уделял внимания научной работе: изучению ветров и течений, астрономической привязке различных пунктов, наблюдениям за атмосферным давлением, приливами и отливами и т.д. Кстати, хотя научная группа формально подчинялась Резанову и инструкция Академии наук была адресована ему, истинным руководителем всех исследовательских работ на "Москве" был Крузенштерн.
Необходимо учитывать, что в экстремальных условиях, а кругосветное плавание, без сомнений, было таковым, человек меняется не в лучшую сторону, становится раздражительным, поступки его порою непредсказуемы. Трудности плавания наложили отпечаток и на пассажиров "Москвы", но морякам все-таки было легче, их к этому готовили. Резанов попал в непривычные для него условия. Он плохо переносил качку, плавание вокруг Огненной Земли пугало его, конфликт с офицерами вконец подорвал его здоровье. Следует учесть еще и то, что как человек, привыкший к активной деятельности, он страдал от вынужденного безделья.
4 февраля экспедиция, раздираемая внутренними противоречиями, продолжила свой путь. Весь переход вокруг мыса Горн от берегов Бразилии до Российских островов, а это три месяца, Николай Петрович провёл в своей каюте, почти не показываясь на палубе. К апрелю на корабле сложилось довольно тяжелое положение с продовольствием. Поэтому капитан издал приказ, "…воспрещающий без исключения всем находящимся на корабле покупку или вымен собственно для себя всяких вещей из островитянских рукоделий, одежд и редкостей природы до того времени, доколь корабль не снабжен будет в довольстве свежими жизненными припасами и прочим". Правда, впоследствии, когда продовольствие выменять было уже невозможно, Крузенштерн приказ отменил, но только для морских офицеров, а не для Резанова и его свиты, которые должны были искать редкости для императорской Кунсткамеры, что предусматривалось программой работ Академии наук.
Вот как это событие описано самим Николаем Петровичем 4 июля 1804 года в отношении коменданту Камчатки генерал-майору Кошелеву. "Сверх бесчеловечных грубостей, во время путешествия моего, от всех морских офицеров, кроме лейтенанта Головачева*(11) и штурмана Каменщикова, мною испытанных, я прошу спросить о происшествиях на островах Российских, которое должно достаточно подать идею до какой степени буйство их простиралось. Апреля 25-го, пришед в острова Моргенштерн, капитан-лейтенант Крузенштерн отдал приказ не выменивать у диких никому, кроме лейтенанта Ромберга и доктора Екенберга, коим поручено было прежде выменивать свежие жизненные припасы, которых на корабле не было. О распоряжении своем должен бы капитан из вежливости прежде известить меня, но как начальство давно уже им не уважалось, и к оскорблениям его привыкло, а приказ содержал настоящую пользу, то и не было ему ни слова от меня сказано. Мена началась на отломке железных обручей, а как дикие больше ничего не принимали, то вскоре и разрешено было от капитана покупать редкости, я попросил его позаботиться о коллекции для императорской кунст-камеры. Ответ был: "Хорошо", но не исполнен. Когда выменивал я сам на железки их раковины, капитан подошел ко мне и сказал, что железо для корабля нужно, и чтобы я выменивал на ножи; началась у меня мена на ножи, но я ничего получить не мог, и сколько не просил, что это не для меня, но для императорского кабинета, сие не только было не уважено, но еще с грубостями вырываемо у тех из рук, кому дал я на вымен приказание. Я принужден был дать приказчику Копчеву повеление, чтоб он съездил на берег и там выменял; наконец, на ножи уже не меняли и когда Копчев употребил компанейские товары на вымен, то они тотчас были у него отобраны и от капитана Клерку отданы. Чувствуя такие наглости, увидя на другой день на шканцах Крузенштерна, что было 2-го числа, сказал я ему: "Не стыдно ли ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению на меня возложенного". Вдруг закричал он на меня: "Как вы смели сказать, что я ребячусь! - Так, государь мой, сказал я, весьма смею, как начальник ваш. - Вы начальник! Может ли это быть! Знаете ли, что я поступлю с вами, как вы не ожидаете? - Нет, - отвечал я, - не думаете ли и меня на баке держать как Курляндцева? (Академик Курляндцев участвовал в экспедиции в качестве живописца). Матросы вас не послушаются, и сказываю вам, что ежели коснетесь только меня, то чинов лишены будете. Вы забыли законы и уваженье, которым вы уже и одному только чину моему обязаны."
