Мужское письмо – верх грубейшей, отврат<нейшей> самовлюбленности. Если ты хотел дать иронию – не вышла. (Верь моему слуху!) «А предмет статей и споров – и поборник правды – Шмидт». КАКАЯ МИЗЕРИЯ.
Борис, любишь ли ты своего героя? Мне кажется – пытаешься. Он весь обратен тебе. На коп<ейку> дела – на – слова, и в общем нуль.
О Шмидте (вещи) я бы сказала так. Всё, что Пастернак – прекрасно, всё, что не Пастернак – посмешище. Прекрасны главы: Стихия, Марсельеза и, частично, Ноябрьский митинг и Восстание (в последней жест матроса). Удручающе-явно́ четверостишие – А разве слова на казеном карнизе и т. д. Борис, я левой рукой изо всех сил держу правую, чтобы тут же (сошло бы за опечатку) не подписать
– Свои?!)Свои.
П.ч. свои, и Мукден, и Цусима, и слои, и казармы, давно-свои, кровно-свои. 4-стишие для цензора.
Я тебе предложу другое, Борис, дай измам перемолоться, – тоже (частью) свои будут.
Знаю, знаю, знаю, ты настолько не похож (ни на кого), что в желании дать настоящего человека дал посмешище. Я бы сказал (поступил, почувствовал) так, следовательно Шмидт – «простой, настоящий» говорит, чувствует, делает именно обратное. Твой Шмидт – самохвал. Тот, кого любила Россия, и – это уже в са<мом> звуке фамилии – был застенчив.
Дело, Борис, еще и в языке. Письма Шмидта написаны на жаргоне. Если у 1905 г. не было своего языка, ты не должен был заставлять Шмидта писать письма, ты должен был дать его исключительно через жест. Ведь не то отвратительно, что он теряет деньги (хотя и это, – хорош моряк! Хорош офицер! хорош вождь!), а то, что он, проснувшись, произносит. – Так и есть. Какое свинство. Нет пакета. Ведь он в эту секунду тошнотворен.
Вл<асти>, не долженств<ующие> любить 1905 г., долж<ны> б<ыть> в восторге, как и многие, тоже его не любящие, по сю сторону.
Не знаю, написал ли тебе С<лоним>ъ. Он <нрзбр.> вдохновлен.
Слушай: есть у тебя одно совершенно античное место (мир, в котором сейчас живу) – клятва.
Клянитесь,Как тени велят вам.
Клятва Стиксом. Ты об этом не думал, рада. Только 05 г. было бы – как трупы велят вам (виселицы, общие могилы, пр.).
Ах, Борис, почему на тебя этот груз?
* * *
Соскучилась – стосковалась – по твоей новой прозе, по большой вещи без темы, где ты своб<одно> плав<аешь> и беспрепя<тственно> тонешь. Соскучилась по тайному, донному, спящему, бестемному, тёмному тебе. <Когда?> год конч<аешь>. Хотела спросить – какие еще будут главы, вспомнила – не переписыва<емся>. Разреши – mentalement[60] – писать тебе изредка, когда очень будет нужно. Только к мыс<ли> тв<оей> обращаюсь.
Письмо 77
<сентябрь 1926 г.>
Цветаева – Пастернаку
О Л<ейтенанте> Шм<идте> Б.П. – Победа человека, к<отор>ый не есть ты, к<оторо>го в тебе нет. Победа всех против одного. Ш<мидт> ноет. Ш. слюнит. Ш. нытик. Слёзы и слизь.
Письма Ш. – срифмованный жаргон 1905 г.
* * *
Дети, вы меня сбросите!
* * *
Дети, вы меня вспомните!
Письмо 78
Bellevue, 31 декабря 1926 г.
Цветаева – Пастернаку
Борис!
Умер Райнер Мария Рильке. Числа не знаю – дня три назад. Пришли звать на Новый год и одновременно сообщили.
Последнее его письмо ко мне (6 сентября) кончалось воплем: «Im Frühling? Mir ist bang. Eher! eher!»[61] (Говорили о встрече.) На ответ не ответил, потом, уже из Bellevue, мое письмо к нему в одну строку: Rainer, was ist? Rainer, liebst Du mich noch?[62]
* * *
Передай Светлову (Молодая Гвардия), что его Гренада – мой любимый – чуть не сказала: мой лучший – стих за все эти годы. У Есенина ни одного такого не было. Этого, впрочем, не говори, – пусть Есенину мирно спится.
* * *
Увидимся ли когда-нибудь?
– С новым его веком, Борис!
М.Письмо 79а
<1 января 1927 г.>
Цветаева – Пастернаку
Борис, он умер 30го декабря. Не 31го. Еще одна жизненная нелепость, неточность, промах. Последняя мелкая мстительность жизни – поэту. Новый свой век он начал 27 годом, любимой цифрой. «7 – meine Lieblingszahl!»[63]
Борис, мы никогда не поедем к Рильке. Не сбылось. Еще одно не сбылось. Отчего, Борис, ты и я так мало хотим, так и не пытаемся хотеть? Те, что ездили к Рильке, любили его меньше, чем ты и я. (Не оттого ли (малость хотения) что неверие.) Ich will nicht wollen – ich darf nicht wollen[64]. Откуда это? Что-то чту и чем-то брезгую, не стоит объяснять.
…Борис, у вас паспорта сейчас дешевые. (Читала накануне.) И нынче ночью (под Новый Год) мне снились: океанский пароход (я на нем) и поезд. Это значит, что ты приедешь ко мне и мы вместе поедем в Лондон. Строй на Лондоне, у меня в него давняя вера (помнишь тех потол<очных> птиц и твою замоскворецкую мятель).
Я тебя никогда не звала, теперь я тебя зову, теперь время. Мы будем одни в огромном Лондоне. Твой город и мой. К зверям пойдем. К Тоуэру пойдем (ныне – казармы). Перед Тоуэром маленький крутой сквэр, пустынный, только одна кошка из-под скамейки. Там будем сидеть. На плацу будут учиться солдаты.
Вырвем этот клок (бессмертия) у жизни. Раз. Час.
Видишь, Борис, втроем, в живых, все равно бы ничего не вышло. Я знаю себя: я бы не могла не поцеловать его руки, не могла бы поцеловать его руки даже при тебе, почти что при себе даже. Я бы рвалась и разрывалась, п.ч. ведь еще этот свет. (Борис! Борис! Как я знаю тот! По снам, по воздуху снов, по разгроможденности, по точности снов. Чистота линий. Как я не знаю этого, как я не люблю этого, как я обижена в этом!) Тот свет, ты только пойми, свет, освещение, вещи, инако освещенные, светом твоим, моим.
На ТЕМ СВЕТУ – пока этот оборот будет, будет и народ. Но я сейчас не о народах.
– О нем. Слушай внимательно. Последняя его книга была французская Verger. Он устал от языка своего рождения.
(У меня, в 1916 г. —
И думаю: когда-нибудь и я,Устав от вас, враги, от вас, друзья,И от уступчивости речи русской…)
Он устал от всемощности, захотел ученичества, схватился за неблагодарнейший из языков для стихов («poésie» – Dichtung[65]) – французский, опять смог, еще раз смог, сразу устал. (Не от немецкого.) Дело оказалось не в немецком, а в человеческом. Жажда французского была <вариант: оказалась> жаждой ангельского, тусветного. Книжечкой Verger он проговорился <вариант: обмолвился> на ангельском языке.
Дай время. Все пришлю тебе: и фотографии, и каждую строку. Сейчас не хочу разворачивать, не хочу этого повода смерти, выйдет, что действительно умер. Вздор какой. Сейчас, пока пишу, еще не похоронили (12 часов Нового Года, 1го января) или – м.б. – только что. Душа совсем рядом, с тобой и мной. Видишь, он ангел, неуклонно чувствую его за правым плечом (не моя сторона, всегда прислушиваюсь влево).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
