Он стал мне неприятен и жалок.
— Как я вас могу спасти, Коля?
Он уже все продумал.
— Найдите Людмилу и расскажите ей, где я и что со мной. Скажите ей, что у меня опять обострение… Она пропала после вашего побега… Она, наверное, думает, что меня куда-то увезли! Найдите ее, Слава! Такая женщина все может!
Я спросил Колю:
— А где же ваш Гельмут?
Коля упал на койку.
— Санта-Клаус трус. Мелкий розовый бюргер! Он испугался.
— Чего же так испугался Санта-Клаус?
— Как это чего?! Нашего КГБ! Как бы они теперь ни назывались, на Западе их панически боятся. Тамошние бюргеры напуганы этой организацией на всю оставшуюся жизнь.
Я улыбнулся.
— Ваш Санта-Клаус не напрасно их боится.
Коля замер.
— Что вы этим хотите сказать?
Тогда я ему сказал то, что продумал за время его рассказа:
— Ваш Гельмут так долго искал подходящую мебель потому, что в то время она находилась здесь, у генерала Багирова. Гельмуту нужен был гарнитур барона Геккерна. Он нужен был ему потому, что в нем находились бумаги, о которых он вам ни слова не сказал! Ведь они, как вы сами уверяете, являются инструкцией к вашему изобретению… Почему же он вам о них ничего не сказал?
Глаза у Коли снова стали детскими, беззащитными.
— А вы как думаете, Слава?
И я сказал главное:
— В старинных масонских бумагах высчитана судьба России на многие годы вперед… Вашего Санта-Клауса интересует совсем не «второе пришествие Христа», а судьба России! Они хотят влиять на судьбу России с помощью вашего прибора еще эффективнее, чем влияли до сих пор!
Коля вскрикнул раздраженно:
— Бред! Какой вы несете бред, Слава!
Я напомнил ему:
— Вы же сами утверждаете, Коля, что ваше изделие поможет уйти с дороги, по которой уже несется нам навстречу смертельный грузовик. Но можно ведь и по-другому сделать — можно направить Россию именно на ту дорогу с грузовиком!
Коля вскочил с койки, замахал на меня руками.
— Вы больны, Слава! Я это сразу понял! Вы псих! Это вас надо в психушку! Я сейчас вызову охранника!
Он рванулся к двери, я оттолкнул его на койку.
— Вы сами все это прекрасно знаете, Коля! Вы боитесь этого! Поэтому у вас опять началось обострение!
В коридоре раздались голоса. К нашей двери приближались шаги. Коля сжал мне руку.
— Слава, это за мной! Слава, не отдавайте меня в психушку! Слава, спасите меня!
В замке два раза повернулся ключ. На пороге стояла Людмила. За ней охранник с тяжелой сумкой. Рядом с Людмилой стоял генерал Багиров. Она долго вглядывалась в темноту, наконец увидела нас на койке.
— Николай Александрович, я за вами. Идите сюда, Николай -Александрович. Олег Салтанович хочет перед вами извиниться.
Коля хрипло вскрикнул:
— Какой еще Олег Салтанович?! Никого я не знаю! Я ни в чем не виноват!
— Это генерал Багиров, — убеждала Колю Людмила. — Он хочет извиниться перед гражданином Швейцарии.
Коля оттолкнул мою руку и встал.
— Мне не нужны его извинения!…
Людмила успокоила его:
— Тогда чего же вы стоите? Выходите. Внизу нас ждут.
Коля схватил со стола свою школьную тетрадку и, не попрощавшись со мной, вылетел пулей из карцера. А Людмила сделала вид, что не знает меня. «Тук-тук— тук», — застучали по коридору ее каблучки.
В открытых настежь дверях стоял генерал Багиров и мрачно глядел им вслед. Я подошел к нему.
— Что же вы сделали?… Зачем вы его отпустили?
Генерал зло посмотрел на меня и сказал с кавказским акцентом:
— Слушай, конспыролог! Надоэл ты мнэ…
Я сдержался и стал ему объяснять:
— Коля изобрел новейшее оружие… Он увезет его в Швейцарию… Он — гений!… Мы больше не увидим будущего!…
Генерал вдруг затопал ногами и заорал на весь коридор:
— Ёкнутый! Вон отсюда! Вон — нэпосредствэнно!
15
Похороны
День рождения Пушкина начался с похорон Адика. Утром шестого июня на Серафимовском кладбище торжественно хоронили моего бывшего шефа. Но до этого чуть не умер я сам…
Но все по порядку. Иначе нам не разобраться с этим жутким «базаром», как говорил Константин…
За что меня обозвал «ёкнутым» и выгнал с Каменного острова генерал Багиров, я до сих пор не понимаю.
Я брел по пустынной ночной аллее к автобусной остановке. И вспоминал слова Пушкина: «Догадал же мне черт родиться с умом и талантом в России!» Это я не о себе, конечно. Я пытался оправдать Колю Колыванова…
Тишина была на Каменном острове. Птицы еще не проснулись. И вдруг тишина взорвалась мотоциклетным ревом. Я еле успел отскочить за дерево. Мимо меня пронесся знакомый «харлей». Совсем близко промелькнуло бледное лицо. Прижав рукой шляпу, он искал кого-то глазами. Я понял, он ищет меня. Я ждал за деревом, пока рев не растворился в тишине.
Я долго стоял на остановке, но так и не дождался автобуса. Хотел взять такси, но в кармане шуршали только зеленые. Рассчитываться ими с мастером я побоялся… Не хватало мне только ограбления… Я совсем ослаб. Последние деньги у меня можно отнять, как у малого ребенка…
Я пошел пешком через Каменноостровский мост. С моста хотел глянуть на дачу Суслика, напротив сверкающей огнями новой бензоколонки, но из-за деревьев дачи было не видно. С залива дул холодный ветер. Я засунул руки в карманы брюк, а в нагрудном кармане рубахи зашуршала Колина записка об американском проекте, которую я так и не передал генералу.
Уже на том берегу я задумался — а что бы я захотел увидеть с помощью «изделия ЗК»?
И остановился как вкопанный, когда понял, что я хотел бы увидеть… Исповедь Пушкина перед смертью!
Говорят, священник Конюшенной церкви, участник Бородинского сражения, приняв его исповедь, заплакал, а выйдя от него, сказал: «Он умирает как воин…»
Что же Пушкин ему рассказал? Почему священник назвал его воином? Ведь погиб-то Пушкин на банальной, нелепой дуэли из-за «семейной драмы», как все считают?…
В его исповеди — ответ на все вопросы! Ее бы подсмотреть!
Но… Он же не перед священником исповедовался. Священник только помогал ему в этом, посредничал… Пушкин с Богом разговаривал… Как воин…
Можно ли сегодня подслушать то, в чем Пушкин только Богу решился признаться?! Кто на это имеет право?!
Но Колю-то отпустили… Коля теперь «гражданин кантона Ури»… И его «изделие», вмонтированное в старинную раму, уже погрузили, наверное, в контейнер вместе с гарнитуром барона Геккерна!
Кто им теперь помешает увидеть самое сокровенное, о чем имеет право знать только Он?… Я побежал.
Я остановился, запыхавшись, уже на набережной Карповки… Куда и зачем я бежал — я не знал. Мне стало плохо…
На совершенно пустом проспекте было светло, как днем. Мимо, шурша, проносились редкие машины. Я попытался какую-нибудь остановить… Меня объезжали, как пьяного… Где-то далеко впереди, у Кировского моста наверное, горели красные огоньки стоп— сигналов… Я понял, что мост уже развели. До утра мне домой не попасть…
Справа в бледном небе сверкнули кресты Иоанновского монастыря, и я пошел на них, сам не знаю почему…
Шел-шел-шел, успокаивая дыхание, свернул налево, перешел мостик и оказался перед большими, ярко освещенными окнами. В стекла с той стороны бился, как огромный навозный жук, ритм ударных. Я заглянул в окно. Ресторан был почти пуст. За стойкой в ритм ударных качала плечами молоденькая барменша. Я отошел, чтобы посмотреть название заведения. Оно меня успокоило. Заведение называлось «Зурбаган». Ни больше ни меньше. И я вошел туда как к знакомым.
Мне там сразу понравилось. В динамиках звучало родное с детства. Но исполнение было настырное, современное.
В Кейптаунском портуС пробоиной в борту«Жанетта» поправляла такелаж.Но прежде чем уйтиВ далекие пути,На берег был отпущен экипаж…
Я улыбнулся и вразвалку подошел к стойке.
— Девушка, вы баксы не разменяете?
Качая плечами, барменша ответила мне одними бровями: «Какие проблемы?»
Я огляделся. На меня никто не обращал внимания. Да и занято было всего три столика. Я протянул барменше зеленую бумажку. Она открыла кассу, на свет посмотрела купюру.
— Что пить будем?
Это она предложила. Я об этом даже не думал. Но тут решился:
— Водки. Сто пятьдесят. И закусить.
Качая плечами в такт, она налила водку, качая плечами, отсчитала мне сдачу и отвернулась в пустоту. Выглядел я, наверное, ужасно. Я засунул сдачу в задний карман, устроился у бара на высокой табуретке и стал подпевать про себя:
Идут, сутулятся,Врываясь в улицы,А клеши новые ласкает бриз…
И вдруг я увидел его!
Они сидели в самом углу. Молодой в черной майке спиной ко мне, а он лицом к выходу. Я долго смотрел на него, пока он не повернул ко мне свое бледное печальное лицо. Поглядел и спокойно отвернулся, будто меня не узнал. Я выпил полдозы, закусил бутербродом. Он не хотел меня узнавать… Тогда я взял со стойки стакан и пошел к ним сам. Я подошел к их столу и спросил:
