— По безналичному ты себе… и гроба не купишь! — уже победно усмехнулся Фил.— Тут нужен счет по капстроительству, а зверюги эти открыли по капремонту — приходится кроить! — Он слегка виновато взял меня за рукав.
— А это все, разве нельзя было… за валюту купить… которую вам японец дает?
— Валюта наверх вся уходит! — прохрипел Фил.— Зверюги эти уважают валютку!
— А зачем… им давать?
Фил, чувствуя уже полную моральную победу, улыбнулся совсем широко.
— Ты говоришь — зачем? А ты думаешь, они хоть одну бумажку тебе подпишут просто так?
— Ну, неужели ничего на свете нельзя уже по-честному сделать?!
— По-честному? — Фил оскалился, чувствовалось, я его своими наивными вопросами довел наконец.— По-честному хочешь? Тогда бери! На твои деньги все куплено! — Он, тяжело дыша, стал вдруг швырять прямо в грязную лужу передо мной рулоны сверкающих обоев, раковины, унитазы, один раскололся.— Бери!.. Детишки обождут!
— …Да ладно уж…— вздохнул я.
— Валерки-ин!..— Он радостно сделал «козу».— Да не дергайся ты, как вор на ярмарке! — Он перешел на суровый дружеский тон.— Все финское поставим тебе, сделаем в один удар!
…Да, здорово они раскалывают меня, как говорится, «в один удар»! Моментально, главное, вычисляют, на лету! Порой даже на огромном расстоянии! Помню, прошлой весной мне позвонил режиссер аж из Ташкента и с комплиментами и уверениями пригласил приехать для совершения, как он сказал, «одной деликатной миссии». Наслышанный о восточном гостеприимстве и к тому же находясь на нуле, я тут же приехал. Миссия действительно оказалась весьма деликатная — я должен был написать сценарий уже снятого фильма! То есть они снимали три года трехсерийный фильм — не имея сценария, рассчитывая, что «сообразят на ходу», и так досоображались, что в конце концов сами перестали понимать, что сняли! Кроме того, все эти годы они, видимо, очень неплохо жили — фильм без всякой на то суровой необходимости снимался на Черном море, в кадре было бешеное количество красивых баб, никоим образом не связанных с сюжетом, которого, кстати, и не было… Теперь на этом режиссере висело несколько миллионов, а предъявить что-нибудь связное худсовету он не мог. Неприятности светили ему крупные — и спасти его мог только я! И тут он абсолютно был прав — ни в одном из городов нашей необъятной страны такого идиота не нашлось, пришлось выписывать из далекого Питера! Я в ужасе просмотрел показанный мне материал… Кто-то — абсолютно неизвестно кто — входил в какие-то роскошные комнаты, выходил, танцевали какие-то пары… причем ничего нельзя было ни доснимать, ни выкидывать — делать надо было из этого, разве что меняя порядок эпизодов и придумывая слова под снятую мимику. Не скрою, такая сверхсуровая проверка моего воображения возбудила меня. Два месяца я сидел в плохоньком номере, оскорбляемый горничными, абсолютно, кстати, не сталкиваясь ни с каким восточным гостеприимством, и в конце концов сложил из этой мозаики довольно складную картину. Я был доволен и горд. В день моего отлета растроганный режиссер сообщил мне, что, к сожалению, сберкасса в этот день закрыта, поэтому он, увы, не может дать мне обещанных денег. «Так, может быть, мне остаться?» — уже обреченно, все уже поняв, пробормотал я. «Зачем?! — возмущенно закричал он.— Ты прилетишь — деньги будут уже лежать! Телеграфом пошлю!» Думаю, не надо объяснять, что деньги еще идут. Но — надо отдать должное ташкентцу — он хоть моих денег не отбирал, как Фил! А в принципе, все удивительно повторяется — какой характер, такая и жизнь! И если мир делится на две части — на обманщиков и обманутых, то мне все равно как-то приятней быть среди вторых!
— …таварищ таракой,— вывел меня из прострации говорок Фила.— Фсе рапотаете, рапотаете, нато и от-тыхать! — Он пихал меня в пикап.
— Да нет, я пойду… Я уже как-то устал отдыхать.
— Да встряхнемся давай. К Ирише заедем. Хочу с ней крепко потолковать — пора на уши ее поставить!
— Не надо! — Я метнулся в пикапчик.
— В контору! — захлопывая за мной дверцу, скомандовал Фил.
Снова нас мотало на поворотах. Я как-то боялся, что отдых с Филом окажется еще тяжелей, чем работа. Фил гнусавил под нос лихой джазик, время от времени дружелюбно подмигивая мне — он был абсолютно уверен, что купил мою привязанность навсегда (причем, что характерно, за мои же деньги!).
Мы подъехали к конторе, стали вылезать. Все как раз дружными толпами выходили на обед.
— Мадам что-то не видать! — сказал Филу молотобоец.
— Видимо, говеет! — усмехнулся Фил.
Уйти?.. Но мне кажется — когда я с ним, что-то все же сдерживает его!
И тут появилась наша Ириша — она шла с гордо поднятой головой, игнорируя нас. Рядом с ней крутился какой-то чернявый парень на высоких каблуках. Фил стоял неподвижно, глядя в землю, и у меня мелькнула безумная надежда, что он не видит ее. Но по той абсолютной неподвижности, с которой он стоял, было ясно, что он видел. Взяв себя в руки, она хотела было проплыть мимо, но в последний момент сломалась и резко подошла.
— Филипп Клементьич, я вам зачем-либо срочно нужна? — подчеркнуто официально проговорила она.
Он продолжал стоять абсолютно молча и неподвижно. Ситуация явно становилась напряженной. Это молчание и неподвижность пугали даже больше, чем шум и скандал. Проходящие мимо стали умолкать, останавливаться, с изумлением смотреть.
— Русланчик! Подожди меня, я сейчас! — ласково сказала она своему спутнику, несколько демонстративно прикоснувшись к его плечу.
Русланчик сделал несколько шагов и, не оборачиваясь, стоял.
— Ну? — прошипела она.
— На рабочее место, пожалуйста,— безжизненно проговорил Фил, указав рукой.
Ирина довольно явственно выругалась и, повернувшись, пошла в контору. Фил абсолютно без всякого выражения на лице, шаркая надувными пимами, медленно прошел в свой кабинет, уселся за стол. Ирина, явно куражась, с блокнотом и ручкой подошла к нему. Фил молчал, не обращая на нее никакого внимания.
— Может быть, я все-таки могу пойти пообедать? — наконец, не выдержав, проговорила она.
— Будешь выступать — сниму с пробега! — еле слышно проговорил Фил.
— А что я такого сделала? — уже явно сдаваясь, проговорила она.
— Слушай, ты… Если бы не этот… слишком нежный паренек,— кивнул он на меня,— я бы сказал тебе — что!
Ну что ж, хоть в качестве «нежного паренька» пригодился, подумал я.
Открылась дверь, и появился взъерошенный Русланчик.
— Иди, Русланчик, у нас с Филиппом Клементьичем важные дела! — капризно проговорила Ириша.
— О! — привстав, радостно завопил Фил.— Вот кто сбегает нам за водкой! Пришлите червончик,— вскользь сказал он мне.
С какой это стати я еще должен оплачивать его дурь?.. Но я не мог больше видеть стоящего, как столб, Руслана — я протянул последний червонец.
— Ну, вы даете, Филипп Клементьич! — вдруг расплылся в улыбке Руслан и, топоча, выбежал.
— Коз-зел! — вслед ему презрительно произнес Фил.
— А ты — человеческий поросенок! — кокетливо ударяя его карандашом по носу, проговорила Ирина.
Вскоре вбежал запыхавшийся Руслан, радостно отдал бутылку шефу. Шеф зубами сорвал жестяную крышечку, сплюнул, разлили по стаканам.
— Я не буду,— сказал я, но он не среагировал.
— Филипп Клементьич! — деликатно прихлебнув водки, произнес Руслан.— У меня к вам производственный вопрос!
— Ты бы лучше о них на производстве думал! — усмехнулся Фил.
— Но можно?
— Ну?
— Мы сейчас дом отдыха по новой технологии мажем…
— Знаю, представь…
— Ну, и многие отдыхающие от краски отекают, их рвет… одному даже «скорую» вызывали…
— Это их личное дело. Дальше!
— …Так мазать?
— Тебя конкретно не тошнит?
— Да нет… я уж как-то привык…
— Так иди и работай!
С ним все ясно! Там, где нормальный человек засовестился бы, заколебался, задергался — этот рубит с плеча: «Так иди и работай!» И все проблемы, которые других бы свели с ума, им решаются с ходу, «в один удар». С ним ясно. За это его и держат на высоком посту, и будут держать, сколько бы нареканий на него ни поступало — именно за то, что он сделает все, даже то, чего делать нельзя!
Появился молотобоец.
— Филипп Клементьич…— Он столкнулся со мной взглядом и слегка запнулся.— Так делать… для японца? — он смотрел то на Фила, то на меня.
— Иди и работай! — хрипло произнес Фил.
Молотобоец вышел.
Вскоре послышались звонкие удары — рушилось мое состояние. Фил был мрачен и невозмутим.
Ну все — я вроде был больше не нужен. Круг на моих глазах четко замкнулся. С чего начиналось все — с разбивания раковин,— к этому и пришло. По пути я сумел успокоить Фила, матерей с детишками, обэхээсэсника, теперь обрадую ненасытного японца, а что я сам немного расстроился — это несущественно!
