В ответ на наши предложения комиссия выступила со своими, и я была готова принять их подход в качестве отправной точки. Они предложили предпринять меры, чтобы сместить нагрузку программ расходов Сообщества. Беда заключалась в том, что это требовало много времени. Во-вторых, они предложили особые затраты на проекты Соединенного Королевства. Но подходящих проектов попросту не было. Наконец, с точки зрения вклада, коррекционный механизм 1975 г. не справился с задачей сокращения наших платежей. Реформирование его на условиях, предлагаемых Комиссией, помогло бы сократить наши суммарные вложения, но все равно недостаточно: нам пришлось вкладывать примерно столько же, сколько Германия, и больше, чем Франция.
Я сделала одно заявление, которое в итоге оказалось значимым, сказав, что «соглашение [должно] существовать, пока существует сама проблема». Очень быстро стало понятно, что я не смогу заставить других глав правительств видеть вещи в этом свете. Премьер-министр Голландии господин Андриес ван Агт вел себя взвешенно, но большинство – нет. У меня сложилось убеждение, что они вознамерились проверить, была ли я готова дать им отпор.
Они хотели сохранить у себя столько наших денег, сколько могли. Британии была предложена компенсация 350 млн фунтов. Эта компенсация была слишком мала, и я не собиралась ее принимать. Я согласилась, что нужно провести еще одно заседание для обсуждения этого вопроса, и я не испытывала оптимизма после того, что увидела и услышала в Дублине, и чего я не намеревалась принимать.
На последующей пресс-конференции я решительно защищала нашу позицию. Я сказала, что другим государствам не стоит «ждать, что я соглашусь на треть ломтя». Я также отказалась принять компромиссную риторику относительно «личных ресурсов». Я продолжала утверждать, что мы говорим о деньгах Британии, а не Европы. Я сказала: «Я говорю только о наших деньгах; должна быть компенсация наших денег, которая поставит наши денежные поступления на средний уровень поступлений Сообщества». Большинство глав правительств пришли в ярость.
Мы использовали время между окончанием встречи в Дублине и следующим Европейским советом для защиты своих интересов. 25 февраля Гельмут Шмидт снова прибыл в Лондон. Переговоры сосредоточились на проблеме нашего вклада в бюджет. 27–28 марта прошел полномасштабный англо-германский саммит в Лондоне. Я старалась сосредоточиться на том, насколько серьезен для нас был вопрос британской доли. Впоследствии я узнала, что Шмидт говорил другим главам правительств Сообщества, что если решение не будет принято, существует опасность, что Британия приостановит финансирование Сообщества.
Европейский совет, назначенный на 31 марта, пришлось отложить из-за политического кризиса в Италии (рядовое явление), но мы настояли на проведении нового Совета до конца апреля, и он был созван в воскресенье 27 числа в Люксембурге. Атмосфера в Люксембурге оказалась значительно лучше, чем в Дублине. Но мы так и не дошли до обсуждения бюджета в ходе первой сессии. В самом деле, только после ужина и обычного международного tour de table я получила согласие на возвращение к переговорам в этот вечер.
Позиция французов была камнем преткновения: предложения, с которыми выступили их представители, оказались менее подходящими для нас, чем прежние предложения президента д’Эстена. Тем временем министры сельского хозяйства из прочих правительств Сообщества согласились с пакетом предложений, который должен был поднять цены ферм, вновь увеличивая пропорцию бюджета Сообщества в сельском хозяйстве. На этом неблагоприятном фоне мы получили предложение ограничить наш суммарный вклад примерно 325 млн. Согласно следующему предложению наш суммарный взнос должен был быть также ограничен примерно 550 млн на 1981 г.
Я была не готова к договоренности, которая должна была действовать всего два года. Г. Шмидт, Р. Дженкинс (президент комиссии) и все остальные уговаривали меня согласиться. Но я не намеревалась на следующий год вновь столкнуться с этой проблемой и отвергла предложение. Фактически мы были ближе к соглашению, чем тогда казалось. Значительный прогресс был достигнут в вопросе о значительном снижении нашего взноса. Оставалось лишь сохранить это снижение на протяжении первых двух лет с надежным заделом на третий. У нас был ряд рычагов, на которые мы могли надавить. Французская сторона пришла в отчаяние, не сумев достичь своих целей в Совете по сельскому хозяйству. Немцы также хотели видеть более высокие цены на сельхозпродукцию. Сообщество, как мы считали, должно было достичь лимита своих финансовых ресурсов в 1982 г. Его избыточные траты нагоняли его, дополнительных ресурсов можно было добиться лишь с помощью Британии. В итоге наша позиция была прочной. Стало очевидно, что Люксембург дал нужный эффект. Было заметно общее желание решить проблему бюджета до следующего Европейского совета в Венеции. Проще всего было созвать министров иностранных дел.
П. Керрингтон, получив от меня свой мандат, полетел в Брюссель в четверг 29 мая с Я. Гилмором. После восемнадцатичасовой сессии они привезли обратно то, что они считали приемлемым соглашением, прибыв к обеду в пятницу, чтобы отчитаться передо мной в Чекерсе. Моя реакция отнюдь не была радостной. Договор включал в себя суммарный взнос в бюджет в 1980 г., превышавший намеченный в Люксембурге. Из цифр, представленных Питером, следовало, что нам предстояло меньше платить в 1981 г. Но у брюссельского предложения было одно огромное преимущество: теперь нам предлагалось трехгодовое решение. Был обещан пересмотр бюджета к середине 1981 г., и если проблема не будет решена (что и вышло), Комиссия будет выдвигать предложения в рамках формулы на 1980/81 гг. Прочие элементы брюссельского пакета, касавшиеся сельского хозяйства, скотоводства и рыболовства, были вполне приемлемы. Мы согласились на пятипроцентный подъем фермерских цен. В целом договоренность намечала компенсацию в две трети от нашего суммарного взноса и являла собой значительный прогресс по сравнению с той позицией, которую унаследовало правительство. Поэтому я решила принять это предложение.
На повестке дня были международные проблемы. В ноябре 1979 г. сорок девять работников американского дипкорпуса были взяты в заложники в Иране, что стало источником серьезного унижения для величайшей державы Запада. В декабре по приглашению президента Картера я совершила краткий визит в США. В короткой речи на приеме в мою честь в Белом доме я подтвердила мою приверженность сохранению ведущей позиции США на Западе.
А 1979 г. мир достиг одного из важнейших водоразделов, который почти для всех оказался неожиданностью: советское вторжение в Афганистан. В апреле 1978 г. правительство Афганистана было свергнуто в ходе инспирированного коммунистами заговора; было установлено просоветское правительство, которое столкнулось с сильной оппозицией и восстанием. В сентябре 1979 г. новый президент сам был свергнут и убит своим заместителем Хафизуллой Амином. 27 декабря Амин был свергнут, убит и заменен Бабраком Кармалем, режим которого опирался на советский военный контингент.
Возможно, я меньше других была шокирована вторжением в Афганистан, потому что понимала, что Советский Союз использовал в своих интересах слабость и разлад на Западе. То, что произошло в Афганистане, было частью более широкой картины. Советский Союз подстрекал Кубу и Восточную Германию расширять свои цели и амбиции в Африке. Они прорабатывали распространение коммунизма на страны третьего мира и формировали вооруженные силы, значительно превосходившие оборонные нужды.
Какими бы ни были их непосредственные мотивы, они должны были сознавать, что они угрожают стабильности в Пакистане и Иране. Были и другие территории, где Советский Союз мог прибегнуть к агрессии, если сейчас добьется успеха: к примеру, маршал Тито был очень стар, и после его ухода мог возникнуть повод для советской интервенции в Югославию. Советский Союз необходимо было наказать за их агрессию и дать понять, что Запад готов не только говорить о свободе, но и готов защищать ее.
В пятницу 28 декабря президент Картер позвонил мне в Чекерс. Произошедшее было для него ударом. Британия не могла предоставить все, что американцы хотели от нас в ситуации с заложниками: в частности, мы не намеревались (на самом деле не могли по закону) заморозить иранские финансовые активы, что оказало бы разрушительное влияние на международную уверенность в лондонском Сити как мировом финансовом центре. Но я была уверена, что нам нужно вслед за США принять меры против СССР и в Кабуле, включая сокращение визитов и контактов, прекращение англо-советского кредитного соглашения и ужесточение правил передачи технологий.
Я старалась мобилизовать правительства ЕС в поддержку американцев. Мы с президентом Картер считали, что наиболее эффективной мерой может стать противодействие грядущей Московской Олимпиаде. К сожалению, большая часть британской олимпийской команды решила участвовать в играх, сколько мы не пытались убедить спортсменов в обратном. И нашим атлетам было дозволено принимать свои собственные решения. В ООН наш посол Тони Парсонс смог организовать «неприсоединившиеся» страны для осуждения агрессии Советского Союза. В Лондоне 3 января я встретилась с советским послом, чтобы на твердых условиях расширить свой обмен телеграммами с президентом Брежневым.
