Поскольку наш анализ того, что не так с британской экономической эффективностью, сосредотачивался на низкой производительности и ее причинах, политике в области доходов не было места в нашей экономической стратегии. Я была твердо уверена, что правительство не должно вмешиваться в тонкости «норм», «действующих ставок» и «частных случаев». Разумеется, рост зарплат в это время был слишком высок в некоторых отраслях британской промышленности, в которых доходы были низкими, инвестиции были неадекватны или перспективы рынка выглядели блекло.
Судя по затратам на оплату труда, наш уровень конкурентоспособности в 1980 г. был примерно на 50 % ниже, чем в 1978-м; и около трех пятых этого происходило за счет роста удельных затрат на рабочую силу в Соединенном Королевстве. Мы мало что могли сделать, чтобы повлиять на курсы обмена валют, не позволив инфляции вырасти еще больше. Но было много всего, что в силах были сделать лидеры профсоюзов, если они хотели предотвратить увольнение людей с работы; по мере того, как масштаб безответственности профсоюзов становился очевиднее, возникли разговоры о необходимости вмешательства в области заработной платы. Было важно с самого начала твердо выступить против предложений о введении политики в области заработной платы. Я пришла к выводу, что все эти разговоры в лучшем случае неуместны, а в худшем – ошибочны.
Некоторые предлагали нечто, что они именовали «германской моделью». Мы все были в курсе экономических успехов Германии. Были в Британии те, кто говорил, что нам следует скопировать немецкую корпоративистскую тенденцию к принятию национальных экономических решений, консультируясь с бизнес-организациями и лидерами профсоюзов. Однако то, что может сработать для Германии, не обязательно сработает для нас. Германский опыт гиперинфляции в период между двумя мировыми войнами означал, что практически каждый там понимал необходимость сдерживания инфляции на низком уровне, даже ценой кратковременного роста безработицы. Немецкие профсоюзы были гораздо ответственнее, чем наши, и, разумеется, немецкий характер менее индивидуалистичен, более упорядочен, чем наш. Поэтому «германская модель» не годилась для Британии.
В любом случае, у нас уже был Совет национального экономического развития (NEDC), в котором министры, работодатели и профсоюзные деятели периодически встречались. Я была вполне уверена, что нам не следует продолжать развивать идею «форума». Государство должно создать структуру, но именно от предприятий и рабочей силы требуется принимать решения и реагировать на результаты своих действий, будь они хорошими или плохими. В частном секторе уровень зарплаты должен определяться тем, что могут себе позволить предприятия. В бюджетном секторе ключевым элементом был объем нагрузки, которую он имел право просить от налогоплательщика.
Снижение подоходного налога в нашем бюджете на 1979 г. было нацелено на то, чтобы предоставить больше стимулов для работы. Наиболее важный аспект бюджета на 1980 г. был связан скорее с денежно-кредитной политикой. В бюджете мы объявили нашу среднесрочную финансовую стратегию, которая должна была стать стержнем нашей экономической политики, и значение которой снизилось только в последние годы, когда опрометчивость Н. Лоусона толкнула нас в сторону катастрофы. Некая историческая ирония заключается в том, что сам Найджел, будучи финансовым секретарем, подписал финансовую ведомость и отчет об исполнении бюджета (FSBR) или «Красную книгу», из которой MTFS впервые вырвалась в пораженный мир, и он был ее самым самоотверженным представителем.
MTFS ориентировалась на создание денежно-кредитной структуры экономики. Задача заключалась в снижении инфляции за счет уменьшения денежно-кредитного роста. В 1980 г. цифры денежной массы в обращении, согласно MTFS, были обозначены фунтом стерлингов МЗ, однако «Красная книга» отмечала, что «способ, которым определяется денежная масса в обращении для целевых нужд, может потребовать изменений время от времени, по мере того, как будут меняться обстоятельства», – важное свидетельство!
Твердая финансовая стратегия была важна для того, чтобы улучшить нашу экономическую эффективность: но мы никогда не верили в то, что этого будет достаточно. Многое упиралось в проблему власти профсоюзов, которую усугубляли несколько лейбористских правительств подряд и активно эксплуатировали коммунисты и активисты, пробившиеся на ведущие позиции внутри профсоюзного движения.
Спор вокруг машиностроительной промышленности в 1979 г. продемонстрировал, сколько яда избыточная власть профсоюзов влила в вены британской промышленности, и не только в социальном, но и в частном секторе. В отрасли были все основания чтобы сократить издержки с целью сохранения конкурентоспособности. Однако после десятидневной забастовки Федерация работодателей машиностроения (EEF) согласилась на 39-часовую рабочую неделю, повышение заработной платы на 13 фунтов в неделю для высококвалифицированных рабочих и дополнительную отпускную неделю, растянутую на четыре года. Из-за централизованной системы переговоров по вопросам оплаты труда работодатели во всей отрасли тоже вынуждены были сдаться. EEF давно воспринимала закрытые профсоюзные предприятия как удобный элемент жизни, власть профсоюзов над ними была почти абсолютной.
14 мая 1979 г., меньше, чем через две недели после того, как я сформировала правительство, Дж. Прайор написал мне письмо, озвучив в нем планы реформы профсоюзов. Кое-что мы могли сделать сразу. Мы могли подготовить наше расследование насильственных практик набора на работу печатного союза SLADE, могли внести изменения в законодательство о трудоустройстве при помощи ордера в Совете. Но нам пришлось бы в советоваться с работодателями и союзами относительно наших предложений.
Две недели спустя Дж. Прайор направил свои предложения в статье. Они охватывали три основных области: пикетирование, закрытые профсоюзные предприятия и референдумы. Мы планировали ограничить определенные иммунитеты применительно к пикетированию, оставив их строго за теми, кто сам является стороной в споре. Применительно к закрытым профсоюзным предприятиям мы предложили дать работникам право обратиться в промышленный трибунал за компенсацией. Мы планировали расширить существующую защиту для работников, отказывавшихся вступать в профсоюзы из-за личных убеждений. Новое закрытое профсоюзное предприятие в будущем можно будет организовать только в том случае, если подавляющее большинство работников проголосует за это тайным голосованием. Наконец, государственный секретарь по трудоустройству получит полномочия компенсировать профсоюзам административные и почтовые затраты на тайные голосования.
Эти предложения были примечательны не только тем, что они содержали, но и тем, чего в них не было. На этом этапе они не поднимали вопрос вторичных действий, за исключением вторичного пикетирования. Они не затрагивали ключевую неприкосновенность, не дававшую судам предпринимать меры против денежных средств союзов.
Что касается вторичных действий, здесь мы ждали итогов из палаты лордов по делу Экспресс Ньюспейперс против МакШейн. Стоит отметить, что изменения, которые мы внесли в этих областях, были изменениями в гражданском праве, а не в уголовном. При общественном обсуждении последующих забастовок это отличие часто терялось. Гражданское право могло менять линию поведения союзов лишь в том случае, если работодатели или, в некоторых случаях, работники были готовы им воспользоваться. Они должны были принести дело. Уголовное право в отношении пикетирования могло возбуждаться полицией и судами. При этом правительство давало понять, что, хотя полиция пользуется его моральной поддержкой, конституционные ограничения в этой области вполне были реальны. Летом стало очевидным, что, несмотря на то, что БКТ был готов к переговорам с правительством, он не намеревался сотрудничать. С их стороны не было попыток понять экономическую стратегию, которую мы преследовали.
Зимой 1979–1980 гг. мы продолжали уточнять Закон о занятости. Мы обсудили по пунктам меры по снижению нагрузок, которые предыдущее лейбористское законодательство взвалило на плечи промышленности. Гораздо более спорным вопросом были иммунитеты профсоюзов. Мы получили доклад о расследовании деятельности по набору персонала в печатном союзе SLADE, предпринятом мистером Легаттом{ Согласно докладу, SLADE использовал свою власть в печатной промышленности, чтобы привлекать к работе свободных художников, фотостудии и рекламные агентства, угрожая «зачернить» их работы, если они не присоединятся к профсоюзу. В докладе делался вывод, что кампания «проводилась без всякой поправки на чувства, интересы или будущее наемных работников».}, и решили ликвидировать иммунитет в тех случаях, когда промышленное нарушение использовалось или применялось в качестве угрозы людьми, не работающими на конкретную фирму, с намерением принудить его сотрудников к вступлению в профсоюз.
