партии, и прежде всего т. Каменева.
4). Точно так же мы настаиваем по-прежнему на том, чтобы ответ ЦК был обсужден в нашем присутствии. В таком элементарном требовании Политбюро никогда не отказывало членам партии, тем более членам ЦК.
Наша просьба, изложенная в пп. 3 и 4, настолько проста, что мы твердо рассчитываем на ее удовлетворение.
Мы не сомневаемся, что т. Сталин как сторона в этом деле поддержит нашу просьбу перед Политбюро»[950]. Заметим, что указанная «сторона», по всей видимости, считала иначе. На момент составления данного документа к тем участникам Апрельской 1917 г. конференции РСДРП (большевиков), которые в развернувшейся дискуссии поддержали Каменева, присоединились М.М. Харитонов, входивший в 1923–1925 гг. в ЦК партии и изгнанный из руководства РКП(б) за участие в Новой оппозиции (он, между прочим, на Апрельской конференции был секретарем президиума), и И.К. Наумов – видный ленинградский большевик, еще один деятель Новой оппозиции[951].
27 декабря 1926 г. Политбюро приняло следующее постановление:
«1. ПБ не считает возможным превращаться в следственную комиссию, разбирающую вопрос о том, когда, кем и где был напечатан “Большевик”, в каком количестве он был напечатан и т. д. и т. п.
2. ПБ констатирует, что оппозиция, вопреки тому, что ПБ обнаружило желание не раздувать вопроса, что “инцидент” не был напечатан в “Правде”, что все, что предложили печатать тт. Зиновьев, Смилга и Федоров, было напечатано в “Б[ольшеви]ке”, пытается поднять в печати новую дискуссию по “платформам” о типографии.
3. ПБ констатирует, что решение ПБ от 24/XII было принято на основе сообщения дежурного секретаря редактора т. Зайцева от 21/XII, что “Большевик” выходит 24/XII и на основе того, что члены ЦК имели уже в четыре часа дня 24/XII экземпляры “Большевика”.
4. ПБ констатирует, что тт. Зиновьев, Смилга и Каменев пытаются подменить вопрос о факте посылки телеграммы Романову вопросом о типографской технике.
5. ПБ считает, что решением от 24/XII вопрос исчерпан, а созыв экстренного заседания ПБ – излишен.
6. ПБ предлагает всем товарищам, в какой-либо мере и по каким бы то ни было поводам протестующим против решений ПБ, осуществить свое право апелляции к Пленуму ЦК, или к ЦКК, или к Инт[ернациональной] Контр[ольной] комиссии, тем более что т. Каменев на Пленуме ИККИ заявил, что он апеллировать будет, а дополнительные заявления оппозиционеров сдать для напечатания в протоколах ИККИ, которые будут скоро опубликованы»[952].
27 декабря Л.Б. Каменев, у которого были все основания для возмущения действиями сталинско-бухаринского большинства, направил в ЦК очередное заявление. На следующий день, рассмотрев заявление Льва Борисовича, Политбюро приняло предложение Н.И. Бухарина о том, что публикациями документов в газете «Большевик» (№ 23–24) «…вопрос о телеграмме из Ачинска ЦК считает исчерпанным, дополнительная же публикация […] – нецелесообразна». Кроме того, ЦК напомнил, что статья Л.Б. Каменева «Нелепая выходка», «…как и другие дополнительные документы, должна быть напечатана в протоколах ИККИ»[953].
Сталинско-бухаринское руководство в 1926 г. выжало все, что можно, из сомнительного эпизода истории большевистской партии 1917 г. Видимо, политически дискредитировав самим фактом дискуссии Л.Б. Каменева, Политбюро ЦК ВКП(б) удалось в самом конце года 1926 г. принудить к сдаче Н.К. Крупскую. Правда, по легенде, генсек пригрозил «назначить Ильичу другую вдову».
Первоначально В.М. Молотов и другие деятели сталинско-бухаринского руководства планировали убедить Н.К. Крупскую в их правоте. Однако возня со вдовствующей советской императрицей надоела генсеку. 16 сентября Сталин написал Молотову: «Переговоры с Крупской не только не уместны теперь, но и политически вредны. Крупская – раскольница (см. ее речь о “Стокгольме” на XIV съезде). Ее и надо бить, как раскольницу, если хотим сохранить единство партии. Нельзя строить в одно и то же время две противоположные установки. И на борьбу с раскольниками, и на мир с ними. Это не диалектика, а бессмыслица и беспомощность. Не исключено, что завтра Зиновьев выступит с заявлением о “беспринципности” Молотова и Бухарина, о том, что Молотов и Бухарин “предлагали” Зиновьеву (через Крупскую) “блок”, а он, Зиновьев, “с негодованием отверг это недопустимое заигрывание” и пр. и пр.»[954].
Надежде Константиновне выломали руки. Ей пришлось публично заявить о своей капитуляции. Крупская подписала текст «Вместо предисловия» к небольшому сборнику статей и документов «За единство партии. Зиновьев о фракциях и группировках». В первой части («Прежде») этой книжечки весьма скромного объема приводились статьи Григория Евсеевича, опубликованные им до сокращения «семерки до пятерки», а во второй части «…И теперь» – статьи Зиновьева 1926 года. Во вводном тексте Крупская написала: «Тов. Зиновьев, борясь с т. Троцким, вместе со всей партией правильно определял роль фракций в нашей партии. Но, очутившись в меньшинстве, т. Зиновьев «несколько» изменил свое мнение по этому вопросу»[955]. В данном случае вдова Ильича уподобилась вдове иной, хорошо известной нашим гражданам по русской литературе. Однако капитуляция Крупской не помогла. Позднее, 11 июня 1928 г., Надежда Константиновна, будучи руководителем Главполитпросвета, написала членам президиума Главполитпросвета: «В тот период, когда я числилась в оппозиции, у меня создалось крайне тяжелое положение в Главполитпросвете. Дело повелось так, что я очень вежливо, “по-товарищески”, была отстранена от подбора людей. […] Точно так же была я отстранена и от всяких внешних сношений. На мои замечания относительно нецелесообразности тех или иных мероприятий получила ответ: “Это директива Агитпропа”, “Это согласовано с Варварой Николаевной [Яковлевой]”, “Это согласовано с РКИ” и т. д.»[956] И в начале 1930‐х гг. Крупская, будучи заместителем наркома просвещения, занималась чтением «вороха бумажек, к которым» она «никакого отношения»[957] не имела.
Тучи над Объединенной оппозицией и ее вождями продолжали сгущаться…
Глава 14
«Теперь уже не найдешь, в чем они согласны с партией». Продолжение баталий Троцкого и Зиновьева со сталинско-бухаринским ЦК
Ключевым в противостоянии сталинско-бухаринского большинства Цека с Объединенной оппозицией стал 1927 г., когда резко ухудшилось внешнеполитическое положение Советского Союза: едва не началась вторая интервенция (в худшем для СССР варианте на нас бы одновременно напали Великобритания, Франция, Польша и Румыния), а Чан Кайши провел свой переворот в Китае, показав, что оставление Коммунистической партии в составе Гоминьдана навредило делу мировой революции. Постфактум оба эти события, с одной стороны, показали дальновидность оппозиционных вождей, а с другой – дали понять генсеку, что ради сохранения власти в государстве Советов с дискуссиями в партии пора покончить. Если раньше оппозиционеры критиковали деятельность руководящего партийного ядра по конкретным вопросам, то теперь они имели все основания предъявить Сталину со товарищи целый комплекс претензий по решению ключевых политических, экономических и социальных проблем. Как заметил в своем письме во власть один рабочий, «раньше мы искали, в чем разногласия между партией и оппозицией. А теперь уже не найдешь, в чем они согласны с партией»[958].
Теперь обо всем по порядку.
В марте 1927 г. чрезвычайно возрос интерес советских граждан и партийной массы к событиям в Китае – деятелю Объединенной оппозиции К.Б. Радеку, невзирая на все препятствия, «удалось сделать несколько докладов о китайских событиях в Комакадемии и некоторых других партийных ячейках; в Москве заговорили о разногласиях
