движениями русского народа. Одна из его самых характерных поэм – Ленин,
где он обнаруживает в коммунистическом вожде близость к религиозным
предводителям раскола, старообрядцам!
Второй крестьянский поэт, выдвинутый «скифами», – Сергей Есенин
(род. 1895). Он дитя южной Великороссии (Рязань), которая не обладала
древней архаической цивилизацией русского Севера и где крестьяне всегда
имели некоторую склонность к бродяжничеству, не были крепко связаны с
землей.
Скифская революционность Есенина была другого рода, чем клюев ская: у
Есенина нет интереса к религиозному символизму и обрядности; мистицизм его
поверхностен, и почти богохульные поэмы, которые он писал в 1917 и 1918
годах, – не больше, чем дань моде, свирепствовавшей среди запоздалых
символистов того времени.
Эти стихи, показавшиеся таким глубочайшим откровением доброму
Иванову-Разумнику (а потом и некоторым добрым европейцам-критикам), в
сущности ничто иное, как чистейшая застенчивая чепуха.
К счастью для Есенина его репутация не зависит от этих стихов.
Он подлинный поэт с редким песенным даром. Он по-настоящему
близок к духу русской народной песни, хотя и не пользуется ее метрикой.
Такая смесь тоскливой, задумчивой меланхолии и дерзкой бесшабашности
характерна для русского человека из центральной России; она
присутствует в русских народных песнях и проявляется у Есенина как в
задумчивой нежности его элегий, так и в агрессивной грубости Исповеди
хулигана.
В основе у Есенина нет ни настоящего мистицизма, ни религиозности,
а есть некий веселый, беззаботный нигилизм, который в любую минуту
может перейти в сентиментальную печаль под влиянием любви, выпивки
или воспоминаний. В нем отсутствует мощь;
если Клюев – деревенский византиец или александриец, то
Есенин – что-то вроде крестьянского Тургенева, который видит, как
исчезает столь дорогая ему красота, скорбит о ней, но покоряется
неизбежному. Его лирические стихи часто необыкновенно хороши,
хотя, если читать их подряд, несколько монотонны. Все их
очарование в нежности мелодии.
Единственная его крупная вещь, «трагедия» Пугачев (1922), нисколько не
трагедия, а просто ряд (часто восхитительных) лирических стихов,
произносимых знаменитым мятежником, его соратниками и врагами.
В жизни Есенин с самой революции 1917 г. старался соответствовать
своей репутации «поэта-хулигана». Он был главной фигурой в поэтических
162
кафе, которые процветали в Москве в 1918–1920 гг., а в 1922 г. получил
всемирную известность, благодаря недолговечной женитьбе на Айседоре
Дункан.
Все свои подвиги он совершал вместе с несколькими другими поэтами,
называвшими себя имажинистами и бывшими весьма заметной и шумной
принадлежностью московской литературной жизни.
В худшие дни большевистской тирании, когда печатать книги стало
невозможно, имажинисты были живым напоминанием о неумирающей
свободе: они были единственной независимой группой, не боявшейся, что
ее заметят власти, и необыкновенно ловко, законными и незаконными
способами, умудрялись печатать свои тоненькие сборники и манифесты.
Как поэты имажинисты не имеют особого значения, и имена
Шершеневича, Мариенгофа и «черкеса» Кусикова вряд ли останутся.
Теория имажинизма гласила, что в поэзии главное «имажи » (образы), и
их поэзия (как многое в есенинской) – нагромождение «образов», невероятно
преувеличенных и притянутых за волосы.
На практике они не отделяли «чистых» от «нечистых» и ставили
самые грубые и непристойные свои «образы» рядом с высокими и
патетическими. Некоторые имажинисты были просто «хулиганами», но в
других ясно ощущался трагический надрыв (используя слово Достоевского).
Они, как человек из подполья, чувствовали нездоровую тягу к грязи, унижению
и страданию.
Самый «достоевский» из этих поэтов – Рюрик Ивнев, которому, несмотря
на истеричность его вдохновений, иногда удается дать им запоминающееся и
пронзительное выражение, особенно в стихах о трагической судьбе России,
которые неожиданно напоминают ахматовские.
7. Начало футуризма
Русский символизм вел свои традиции от иностранных источников, но,
в конце концов, развился в национальных масштабах. Русский футуризм не
имеет ничего общего с итальянским движением того же имени, кроме самого
имени. Это самое отечественное движение в развитии русской литературы.
Если пришлось бы обязательно искать западное движение, больше всего
напоминающее первые шаги русского футуризма, я бы указал на французский
дадаизм, который, однако, начался позже (1919–1920). В дальнейшем русский
футуризм сделался очень многосторонним, и между такими поэтами, как
Хлебников, Маяковский и Пастернак мало общего, кроме желания бежать
прочь от поэтических условностей прежних лет и проветрить поэтический
словарь.
В целом о творчестве русских футуристов можно сделать следующее
заключение:
они продолжили начатую символистами работу по революционному
преобразованию метрических форм и открытию новых возможностей
русской просодии;
боролись против символистской идеи о мистической сущности поэзии,
заменяя представление о поэте как священнослужителе представлением о
поэте как о работнике, ремесленнике;
163
трудились над разрушением поэтических канонов прошлого, отлучая
поэзию от того, что традиционно считалось поэтическим, от всякой
традиционной и идеальной красоты;
и работали над созданием нового языка, свободного от эмоциональных
ассоциаций принятого тогда языка поэзии.
Русский футуризм начался в 1910 г., когда появилось ныне знаменитое
хлебниковское этимологическое стихотворение, которое представляло
собой цепь свеже-отчеканенных производных от слова «смех». С 1911 по
1914 гг. футуристы изо всех сил старались «эпатировать буржуа» своими
агрессивно-нетрадиционными публикациями, выступлениями и даже внешним
видом (они, например, рисовали у себя на лице картинки). К ним относились
как к сумасшедшим или наглым хулиганам, но вскоре их принципы и
произведения наложили свой отпечаток на других поэтов, и футуристы быстро
стали самой сильной литературной группой в стране. Нет сомнения, что их
революционная работа по омоложению мастерства и подрыву мистической
торжественности символизма укрепила и оздоровила русскую поэзию, которая
проявляла опасные симптомы анемичности, возникшей от слишком духовной и
бесплотной пищи.
Все те, кто был отброшен «буржуазной» литературой, нашли
пристанище у футуристов. Многие из приставших были просто
незначительными и амбициозными стихоплетами. Но они сберегли память
об одной, по крайней мере, действительно интересной писательнице, –
Елене Гуро (умерла молодой в 1913 г.). Ее тонкие и точные свободные стихи и
великолепная легкая проза прошли для символистов незамеченными. Две ее
книжки Шарманка (1909) и Небесные верблюжата (1912) – это страна чудес по
мягкому и неожиданному выражению тончайшей ткани переживания. Они
