Церемония началась. Командор прочитал положенные слова, после чего под звуки концерта Васюковского поспешно слез с трибунки и далее старался держаться от нее подальше, как воскресший Христос от Голгофы. Тана и сеньор Рамон под сочные аплодисменты поцеловались на манер голубков, и сразу же вечеринка вступила в свои права. К обильному застольному пиршеству появился из рубки пан интендант, смененный на время Галеоном Антонием (тот так и отправился на вахту прямо в желтой шкуре и с копьем, не желая расставаться даже с частью изобретенного платья). Тут же пан Пулавский выслушал разнообразные похвалы своему портновскому таланту и сметливой находчивости, отчего расцвел как скромный, но сознающий собственную пользу ирландский клевер на весеннем лугу.
Пили и шампанское, втихомолку поругивая отчего-то именно ванильный привкус, но Арсений делал вид, будто уж он-то здесь вовсе ни при чем. А после случились танцы. Были гопак и русский хоровод, греческий сиртаки и польский менуэт, ради его исполнения обоим распорядителям пришлось стать в пару, за неимением свободных дам. Возвернувшийся Антоний исполнил на бис канкан, вращая при этом изо всех сил над буйной головой копье, вышло больше похоже на танец с саблями из старинного балета «Гаянэ». Плясали до упаду, до седьмого пота, до колик в боках, включая жениха с невестой, хотя сеньору Рамону это и было затруднительно, а прекрасной Тане весьма неудобно. Однако снять брачные одежды они не пожелали, чтобы не портить общее впечатление и настроение и, не дай Бог, не обидеть дорогого пана интенданта. И вообще, свадьба, она, может быть, случается только раз в жизни, особенно учитывая условия на «Пересмешнике». Дело дошло и до игры в прыгающий покер, где голографические карты могли произвольно вдруг сменить масть прямо на руках у азартного игрока, хотя бы и в момент объявления заветной комбинации, потому везучие торопились открыться, а невезучие, напротив, корыстно тянули время. В конце празднества, когда все было выпито до капли и съедено до крохи, даже свадебный торт – гигантское сооружение из бисквита, украшенное золотистой меренгой с изображением наверху телескопической трубы и секстанта, – гости по знаку Командора стали расходиться. Сам старый пират Хансен из человеколюбивых соображений взял на себя первую полную вахту, все равно к нему теперь редко шел сон.
Молодые, под игривые пожелания счастья и потомства, взяв друг друга за руки, отправились в новообретенный дом, то есть в спальную каюту, которую прежде занимали на двоих сеньор Рамон и пан интендант. Теперь же Пулавского приютил у себя Командор, невзирая на возражения, что лично он, старый пан Збышек, вполне обойдется койкой у себя в каптерке. В командный отсек, отныне и следом, переехали шиповниковый настой в термосе, покрывало с лебедями и облаками, вышитая салфеточка и глубокая чайная чашка с изображением девы Марии в окружении ангелов.
Арсению же спать совсем не хотелось, можно сказать, сна не было у него ни в одном глазу. Тем более Антоний, бравый би-флайер Крипто, намеревался явно проводить подвыпившую Кэти Мелоун до самой ее койки, и проводы те могли затянуться. Пребывать в одиночестве даже в родной каюте доктору Мадянову в нынешний вечер казалось невыносимым. Поэтому насущным стало подыскать себе компанию. Цугундер для целей приятного времяпрепровождения никак не подходил, он так накушался ванильной отравы, что едва уже переставлял толстенькие ножки, путался в простыне, то и дело опирался на штангу (к этому моменту утратившую все помидорные украшения), словно перехожая калика на убогую клюку. На одном ухе у «батальонного историографа» печально висел «лавровый» веночек, наполовину общипанный. Было видно, что программу свадебных торжеств господин комиссар перевыполнил с излишком. Оставался, как всегда, безотказный ученый доктор Го Цянь.
– Не желаете ли на посошок? – тихо спросил Арсений китайского философа, на всякий случай склоняясь к самому его уху. Мало ли что, услышит вдруг Командор и неизвестно как отзовется. Хорошо еще по случаю праздника обычный доклад о состоянии экипажа и пассажиров на сегодня отменялся. Да и о чем докладывать? Настроения, как говорится, все были налицо.
– Не откажусь в намерении, – живо откликнулся магистр, видно, и ему закругляться на покой тоже пока не хотелось. – Только вода из дистиллята портит вкус.
– Что вы! Имеется натуральный томатный сок, добыл во владениях пана Збигнева за распорядительские услуги. Если еще прихватить из столовой перечницу и соль, сооружу вам преотличнейшую «Кровавую Мэри». Классика! Водочный концентрат пойдет, полетит, как грузовой контейнеровоз по гравитационному рукаву!
«Кровавую Мэри» доктору удалось создать в рекордно короткий срок. Перечницу он даже помыслил украдкой спереть из общественной столовой в вечное личное пользование. Все равно у пана Пулавского в запасах полно пряностей, синтетических и естественного происхождения. Корица, перец чили и обычный черный в горошке, орегано, чесночный экстракт и невесть какими судьбами попавший на борт тюк засушенного хмели-сунели.
Удобно расположившись в откидных креслах, друг напротив дружки, Арсений и магистр Го Цянь приступили к выпивке и непринужденной беседе. И скоро, впрочем, как и всегда, разговор съехал на вещи нетленные и серьезные.
– На вашем месте, доктор Арсений, сегодня я стал бы держать себя в стороне. Из-за вашего нарочно горячего участия теперь вы грустны, – сказал вдруг доктор Го, когда приугасшая непринужденная беседа сошла совсем на «нет». – Вам теперь нескоро сделается по тарелке.
– Вы думаете, сегодняшним вечером я безвозвратно утратил нечто? Вы ошибаетесь, любезный доктор Го, с иллюзиями и надеждами я распрощался давно по собственному желанию. Потому что не желал их иметь. Если бы я захотел! Но я не хотел. А за все, даже за отказ делать что-то, платить нужно полной ценой. Вы, наверное, думаете, что я недобрый человек? – чуть заплетающимся языком спросил у магистра Арсений. – Недобрый к себе и к другим?
– Не знаю, что подразумеваете вы под этим понятием. В западном языке определение «добрый» имеет разный для меня смысл. Вы полагаете под ним всегда какое-то чувственное состояние. – И доктор Го с любопытством посмотрел на Арсения поверх стакана с классическим коктейлем.
– Я полагаю то же, что и все. Доброта есть милосердие, сострадание, стремление помочь в горестях и бедах ближнего, сопереживание, душевное тепло и желание счастья другому, – Мадянов перечислил немного сумбурно, что знал сам и представлял себе о доброте, и счел ответ свой исчерпывающим, однако, похоже, его собеседник так не думал, о чем сообщил незамедлительно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
