– Я не отнимаю памяти.
Он поднялся, набросил плащ.
– Останься… куда ты, Элло?
– Домой, – он глубоко вздохнул и повторил тихо, – домой.
…Его звали Лэнно – Маг, один из лучших учеников Крылатого. Металлы и камни, цветы и травы открывали ему самые сокровенные свои тайны. Его называли мастером, но сам он считал себя только учеником, несмотря на то, что у него самого уже был ученик.
Илтанир. Ученик – в двадцать шесть лет, серебряных дел мастер… Немного было равных ему в работе с серебром. Однажды он разговорился об этом с Учителем:
– Я вижу так: серебро – металл-красота. Золото слишком ярко, приторно как-то, что ли…
– У нас… – Вала помолчал, потом продолжил. – На Севере золото тоже не слишком любили. Была чаша… Но был ведь и венец.
– Я помню. Но я больше люблю Луну и звезды, чем солнце.
– А сталь и железо?
– Это сила, но не красота. Железо жестоко.
Вала невесело усмехнулся:
– Оно и другим может быть, если слушать его…
Илтанир пожал плечами. Ненадолго снова воцарилось молчание, потом Вала задумчиво сказал:
– Хорошо. Я покажу тебе красоту железа.
…Мастера никто не станет тревожить, не нужен даже Знак Одиночества. Он работал один. Сбросил рубаху – некому было видеть его руки; перехватил волосы кожаным ремешком… Не торопился: выжидал полуночных часов, когда, под звездами знака Алхор, черный металл обретает полную силу. Смирял удивлявшее его самого нетерпение: хотелось увидеть, что получится, каким будет – это. Долгие дни прошли, прежде чем он покинул кузню. Остановился на пороге, щуря отвыкшие от солнечного света глаза.
Илтанир уже ждал его – словно почувствовал, что сегодня работа будет окончена.
– Что?..
Он кивнул – молча, внутренне посмеиваясь: кто бы мог подумать, что Вала может знать обычную человеческую усталость.
– Можно?..
Он жестом показал – входи. Говорить было тяжело.
Илтанир вернулся нескоро; когда вышел, в руках его был цветок – черная лилия: листья похожи на узкие клинки, стебель тонок, чашечка цветка чуть серебрится, словно светится, лепестки – как лепестки огненных лилий – изнутри усеяны мелкими красными пятнышками-искрами, а на одном мерцает тихим светом вечерней звезды капля росы, и лепесток чуть отогнулся под ее тяжестью…
Илтанир держал цветок на раскрытых ладонях, боясь вздохнуть. Заговорил не сразу:
– Я… я понял.
И склонился перед Учителем.
С тех самых пор он просил больше не называть его мастером, а месяц спустя пришел к Лэнно: «Тано, я только ученик… Позволь мне быть твоим учеником».
…Свечи горели в маленьком зале, трепетным светом озаряя лица троих: Лэнно наблюдал за тем, как плавится в тигле металл, Учитель, стоя вполоборота к нему, что-то объяснял Илтаниру.
Кипящий металл становился светящимся, серебристо-голубым. Лэнно хотел снять тигель с огня, но щипцы соскользнули…
В бесконечное мгновение Вала обернулся – рванулся вперед, отшвырнул Лэнно к стене – подхватил рукой падающий тигель – поставил его на огонь…
От непереносимой боли вскрикнул Илтанир, Лэнно стиснул голову руками, закусив губу – и так же внезапно, резко, боль отпустила их. Вала стоял к ним спиной, снова пряча руки в складках черного одеяния. Словно и не было ничего – только капля расплавленного металла мерцает на каменных плитах.
– Что… – хрипло выдохнул Лэнно.
Не может быть. Померещилось?.. Ощущать чужую боль – так же естественно, как видеть или слышать. Но боли больше не было.
– Что с тобой, Учитель?..
Голос Валы прозвучал мягко и успокаивающе:
– Ты забыл, Лэнно: я не человек.
Лицо его напряженно застыло. Они не должны почувствовать это. Только не закричать. Хорошо, что не видят его лица сейчас. Нужно выдержать. Усилием воли он заставил себя забыть об ожоге. Высокая нота иглой чистого серебра вонзилась в мозг, волной нахлынула слабость. Лучше сесть, но – нет, нельзя, они поймут, что он солгал.
– Ты хочешь сказать…
– Да. Я не ощущаю боли.
…Ночь перевалила за полночь, когда Лэнно и Илтанир собрались идти. Старший чуть замешкался, пропуская ученика вперед.
– Учитель.
– Да?..
– Не думай, что я поверил тебе. Мелькор, – очень серьезно и грустно. – Зачем ты делал это – сказал то, чего нет?
Вала выдержал его взгляд, но сказать – «Ты ошибся» – уже не смог.
Действительно, зачем? Ты умеешь задавать вопросы, Лэнно… И правда, почему сразу решил, что они не должны знать этого? Старался оградить их от своей боли? – должно быть, не только это. Не хотел, чтобы – жалели, пытался быть таким, как все, самому себе старался доказать, что раны не превратили его в жалкого беспомощного калеку. И – что пользы в жалости или сострадании, если бессилен помочь? А ведь пытались бы. Он слишком хорошо помнил срывающийся шепот Гортхауэра: «Не получается…» Боль – единственное, чего не хотел отдавать никому. Не только потому, что это было бы бесполезной и бессмысленной жестокостью – здесь, среди тех, кто чувствует чужие страдания острее, чем свои: странным образом, в какие-то мгновения именно поэтому ощущал себя просто человеком – не бессмертным богом, не всемогущим Валой… В бессонные ночи ему оставалось только это: боль – и воспоминания…
…Он сознавал, что это был сон, видение, бред. Потому что невозможна встреча вне времени, встреча сквозь тысячи лет – как стрела навылет.
…На столе неярко горел маленький магический светильник – голубовато-белая звезда в хрустальном кубке – выхватывая из мрака зимней ночи усталое бледное лицо, седые волосы, искалеченные руки, бессильно лежащие на столе. Не было слов – только мысли, тяжелые и горькие…
"…совсем такие же, как – те. Неужели и сюда придет война… А если я огражу эту землю от зла – не сочтут ли они себя избранными, не замкнутся ли в маленьком своем мире, не станут ли прятаться от всего, что может нарушить их покой? Что со мной, неужели я разучился верить людям…
Как мало сделано – и как же мало осталось сил… Все отдано Арте без остатка, и – нужен ли я теперь…"
Тень чужого, знакомого до саднящей боли в груди голоса. Слова шли извне, и он не решался понять – кто говорит с ним, почему сейчас с ним – так…
«Но на всем в Арте – отблеск мысли твоей, во всем – отзвук Песни твоей, часть души твоей, и пламя ее зажжено сердцем твоим – разве этого мало? И разве не ищут люди встреч с тобой, знания и мудрость твои – не опора ли им, рука твоя – не защита ли им? Не опускай рук – в них Арта…»
«Мои руки… – он горько усмехнулся, разглядывая тяжелые наручники на запястьях. – Что я могу? Один я уже бессилен без этих людей. Скорее, не я – они защита мне. Мое время на исходе, и кто вспомнит обо мне? Впрочем, так ли уж это важно… Гортхауэр будет сильнее меня во всем. Я – уже ничто».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
