«Не говори так! Он – часть твоей души, продолжение твоего замысла. Да, ты прав – многое свершит он; но плох тот учитель, чей ученик не смог или не посмел стать равным ему, а ты ведь Учитель его. И не смей думать, будто ты – ничто! Если учитель отрекся от своего пути, опустил руки и покорился судьбе – что делать ученикам? Ты – защита людям, а они в свой час станут защитой тебе, и не по твоему приказу – по велению своих сердец. И память будет жить. И Звезда твоя будет гореть над миром…»
«Что проку в звезде? – я не всесилен, и не могу помочь всем, хотя и чувствую боль каждого, а они ведь надеются на меня».
«Что проку было бы в свободе Людей, если бы боги хранили их ото всех бед, делали бы все за них? Им оставалось бы только желать. Любовь и милосердие богов стали бы карой для них, ибо там, где исполняются все желания, нет места познанию и свершению, не к чему стремиться, и сами желания умирают».
«Но ведь эти люди умирают за меня!..»
«Не за тебя. За свою свободу, за свою землю, за тот Путь, который избрали сами. За то, чтобы остаться зрячими. Или ты хочешь отнять у них право выбора? И разве не за то же сражались мы?»
«А та, чьей крови мне не смыть…»
«Учитель… – срывающийся шепот. – Учитель, Мелькор, мэл кори – ведь я вернулась!..»
Впервые – он поднял взгляд, не ожидая увидеть ничего, кроме ночного сумрака, страшась этого, с неясной безумной надеждой…
Темные с проседью волосы, бледное до прозрачности юное лицо, то же – и иное, и глаза – те же глаза…
Он протянул к ней руки над звездным пламенем светильника:
«Элхэ!..»
Он сознавал, что это был сон, видение, бред. Потому что невозможна встреча вне времени, встреча сквозь тысячи лет – как стрела навылет. Через тысячелетия – не соприкоснуться рукам. Только – словно прикосновение прохладного ветра к ладоням…
ПРОЩАНИЕ. 251 ГОД I ЭПОХИ
Он шел по прозрачному светлому осеннему лесу – рассвет встретил его в дороге, и печальное солнце цвета молочного янтаря, затянутое облачной дымкой, стояло сейчас высоко над горизонтом.
Золотисто-коричневый шуршащий ковер листвы стелился ему под ноги, можно было идти долго, не думая об отдыхе, но он все-таки опустился на покрытую пружинящей палой хвоей землю в тени темных лап вековой ели. Медленная поздняя осенняя бабочка устало опустилась ему на колено и замерла, греясь под лучами бледного солнца; так тихо, что слышно, как шуршат, чуть вздрагивая, черные с отливом в зеленый металл крылья…
Крылья. Он почему-то не подумал об этом. Наверно, живя среди людей, привык считать себя одним из них, да и просто хорошо было – идти и идти, вдыхая горьковатый запах сухих листьев.
Осторожно, чтобы не спугнуть, он протянул к бабочке руку. Она повела усиками и медленно перебралась к нему на пальцы, цепляясь за кожу тоненькими лапками. Он усадил ее на плечо, и она снова замерла, распластав крылья – черно-изумрудная брошь.
Он пошел вперед – медленно, но уже не останавливаясь, лишь на мгновение задержался у молоденькой рябинки, чтобы сорвать несколько кораллово-красных ягод. У ягод был вкус осени – горчащий, с кислинкой; вкус дороги без возврата и светлой печали.
На исходе дня он пришел к Долине Ирисов. Странно было видеть белую пену поздних цветов – будто снег выпал. Ветерок донес легкий неуловимый запах – и, словно это придавало сил, бабочка взмахнула крыльями, еще раз, и еще, и, вспорхнув с его плеча, медленно полетела в долину.
Крылья.
Черные, как непроглядная ночь, они медленно распахнулись за его спиной, наполняя душу отчаянно-счастливым чувством полета и ледяного ветра высоты, бьющего в лицо. Он замер, полуприкрыв глаза; крылья резко рассекли воздух – боль ударила в плечи двумя острыми клинками, и он сразу понял все. И с глухим стоном медленно опустился на землю, уткнулся в нее лицом, все еще не находя сил поверить…
«Вот и все». Больше – мыслей не было. Он скорчился на земле, только теперь ощутив ее предзимний холод, вздрагивая всем телом, не в силах встать. Острые бурые хвоинки кололи лицо; он медленно перекатился на спину и замер, глядя в высокое и уже недоступное небо. Чувство смертельной усталости и опустошенности охватило его. Сам себе он казался сейчас сухим листом, лишь на несколько мгновений ощутившим радость полета – и, став землей, забудет ли это…
Вот и все.
Он лежал, раскинув руки – ладонями вверх.
Небо потемнело, зарядил мелкий дождь, затянул тонкой кисеей Долину и лес, сделал дальние горы похожими на низкие кучевые облака… Он лежал, не шевелясь – не было сил даже поднять руку, стереть с лица холодные капли. Вскоре морось и вовсе прекратилась, небо расчистилось, и показались первые звезды.
Так и будет. Арта выпьет его до капли, как земля пьет этот недолгий дождь. На что нужна чаша, если нечем наполнить ее вновь? Наверно, уже не будет ни больно, ни страшно: останется только это чувство звенящей пустоты – пустоты, которую нечем заполнить. И куда, зачем тогда идти ему, что делать с бесполезным своим бессмертием…
А ночь смотрела на него ясными и печальными глазами звезд, и помимо воли он начал вслушиваться в ту Песнь, которую никогда не узнаешь до конца, даже прожив тысячи лет – загораются и гаснут звезды, рождаются и умирают миры, а Песнь живет…
Он медленно поднялся, постоял, вытряхивая запутавшиеся в волосах хвоинки и, осторожно ступая по живой земле, пошел по краю Долины, пытаясь различить в Песне Арты отдельные мелодии – гор, цветов и трав… На этот раз Белый Единорог не вышел ему навстречу. Ничего, он останется на ночь в доме Наурэ и уйдет на рассвете, простившись с Учеником, с Долиной, с Единорогом, с этой землей… И ему мучительно захотелось хотя бы эту, последнюю ночь провести не в одиночестве: он ускорил шаги, чтобы быстрее добраться до узкой змеящейся тропинки, ведущей к дому в горах.
Дом был пуст. Он понял это сразу, еще не успев подняться на порог; понял, несмотря на то, что в окне мерцал маленькой звездой магический светильник. И все же вошел.
…Голубовато-белое пламя в хрустальном кубке, до половины исписанный лист пергамента на столе… Он склонился над рукописью. «Трава алгелэ листья имеет узкие и заостренные, густо-фиолетовые, с серебристыми прожилками. Цветение начинается с пятого дня знака Йуилли; цветы мелкие, собранные в колос, бледно-фиолетовые, подобные звездам о семи лучах, запах имеют сладковатый; семена небольшие, исчерна-красные. Отвар из цветов и молодых листьев помогает от грудных болезней и кровавого кашля. Полную силу цветы имеют при первых вечерних звездах знака Тайли; семена же, растертые и смешанные с соком ягод ландыша, успокаивают сердечную боль. Время для сбора семян – первые два часа пополудни трех последних дней знака Тагонн, но лишь при погоде сухой и солнечной…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
