– Кортасар такое проделывал.
– Этика Кортасара глубоко, глубоко порочна, – сказала Элви. – Я почти уверена, что он использовал Дуарте вместо подопытного животного, чтобы отработать методику под себя, и думаю, что он готов пожертвовать и Терезой. Я из-за этого к вам и обратилась.
– Как насчет того, что атаковало пространство кольца? Можем ли мы определенно предсказать, представляет оно угрозу в будущем или нет? Если я поставлю на место Медины другой корабль, его съедят? Или нам ничего не грозит, пока мы не взрываем новых нейтронных звезд?
Элви не хотела смеяться. Само получилось. Профессиональная маска Трехо на миг соскользнула с лица, и она увидела под ней ярость и отчаяние.
– Откуда мне знать? – ответила она. Громче, чем собиралась, но сдерживаться не стала. – Я не знаю, кто они и каким образом глотают корабли. У нас есть отчеты? Данные? Без них я могу только гадать. И какое отношение все это имеет к Терезе Дуарте?
Трехо прошел к своему столу, открыл новое окно и перевел его к ней на ручной терминал. Элви посмотрела. Она узнала изображение «Сердца бури». Самый знаменитый корабль Лаконии. Картинка была сверхреалистичной, словно стабилизированный и обработанный снимок с телескопа. Вокруг корабля появилось несколько мерцающих искорок.
– Был бой? – спросила она, и тут изображение стало таким белым, что даже от квадратика на экране было больно глазам.
– Это уже известно всей системе Сол. Будет известно и всей империи. «Буря» погибла. Террористическая ячейка сепаратистов выкрала секретную технологию Лаконии и обратила против нас. И теперь у меня на руках один корабль класса «Магнетар», тринадцать с лишним сотен колец, которые надо контролировать, и единственное место, откуда это реально возможно, населенное… – Он кивнул на ногу Элви. «Той дрянью, что это сделала».
– Понятно.
– Мы не сумели восстановить ни единой трансляционной станции. Все, что я отправлял за врата, кто-то сбивал камнями. Террористы обмениваются сообщениями, посылая через врата технический эквивалент жестянок и жевательной резинки, и помешать им я не могу. Если бы я мог ввести в пространство колец флот, я бы контролировал всех, поскольку там – бутылочное горлышко. Единственное узкое место. Если это невозможно, я не способен контролировать империю.
– Если только… – начала Элви, но Трехо не позволил себя перебить. Его прорвало, и остановить эту лавину слов было уже невозможно.
– Все – все и каждый на каждом корабле, станции, планете будут ждать, что сделает верховный консул. А он сейчас в двух коридорах отсюда водит руками, как паршивый студентишка, впервые попробовавший галлюциногенов. Власть держится на уверенности. Не на свободе. Не на праведности. Не на силе. Власть держится на том, что люди верят, что она власть. И не задают вопросов. А сейчас Лакония заглядывает в глотку, где накопилась уйма вопросов, на которые мы не сумеем ответить.
К концу речи он повысил голос. Сорвался на скрипучий визг. Элви вдруг живо вспомнилось детство в Каруле. Хозяин бакалейной лавки, где каждую неделю закупались они с отцом, узнал, что повысили арендную плату и ему придется либо переезжать, либо закрываться. Он говорил таким же голосом, так же захлебывался в потоке событий. Так же ярился перед лицом неумолимой действительности. Элви на удивление утешила мысль, что между скромным бакалейщиком и самым могущественным в галактике человеком так много общего. Не подумав, она потянулась к нему и взяла за руку. Трехо отпрянул, словно от ожога.
Чтобы овладеть собой, ему понадобилось два долгих прерывистых вдоха. Когда он снова заговорил, Элви узнала прежнего Трехо.
– Ваша беда, доктор Окойе, в том, что вы считаете самой насущной проблемой ближайшую к вам. Но вы ошибаетесь. Каким бы ни был Паоло Кортасар – а я не питаю иллюзий относительно этого человека, – он незаменим.
Молчание между ними затянулось до неловкости. Элви почудилось, что она заглянула за край пропасти, о которой еще минуту назад не знала.
– Вы имеете в виду, что вы не против?
– Я постараюсь уберечь девочку, – сказал Трехо. – Постараюсь не оставлять его с ней наедине.
– Но если он принесет вам ее голову, вы пожмете плечами и замнете дело.
Трехо развел руками.
– Если он скажет, что, пожертвовав ею, сумеет разгрести эту кучу, я сам найду ему нож. Таков мой долг. Я офицер Лаконской империи, – сказал он. И добавил, помолчав: – Как и вы.
В кабинете стало мало воздуха. Элви с трудом дышала. Трехо то ли не заметил ее отчаяния, то ли сделал вид.
– Ваша цель, доктор Окойе, – стать второй парой глаз, чтобы не упустить ничего в экспериментах доктора Кортасара. Вы с ним сотрудники. И сотрудничаете так плотно, что между вами просвета не видно. Вам это может быть сложно или отвратительно – мне до того нет дела. Мы на историческом переломе, и будьте добры соответствовать.
– Она ребенок, – сказала Элви.
– Я согласен: лучше, чтобы она осталась в живых. Я сделаю, что в моих силах, – ответил Трехо. – Но пусть между нами не будет недопонимания относительно приоритетов. Чем скорее вы найдете способ вымешать сливки из кофе, тем быстрее она окажется в безопасности. Все, что препятствует попыткам излечить Дуарте, – ваш враг. Все, что способствует, – друг. Вам ясно?
«Я отказываюсь» встало у нее в глотке. Она чувствовала слова как твердое тело. Она ощущала их форму. И знала, что Трехо ее не отпустит. Оттуда, где она сейчас стояла, возврата не было.
– Яснее чистой воды, – сказала она. – Яснее воздуха.
– Спасибо, что уделили мне время, доктор Окойе. Моя дверь для вас всегда открыта.
Ей такое прощание показалось ироничным.
Элви вышла в коридор, потом в просторный вестибюль, потом в темный сад. На востоке первый свет уже притушил самые тусклые звезды. Воздух пах пригорелой корицей. Такой запах заменял брачный призыв одному из видов туземной фауны – роющим, похожим на личинку жука организмам. Аналог земного птичьего пения. Она долго стояла и не могла им надышаться.
Она не один десяток лет работала в полях, исходила несколько новых планет с сумкой для образцов и анализатором. Возможно, никто, кроме нее, не повидал столько эволюционных древ. Столько бесчисленных вариантов решений, выдававшихся эволюцией в ответ на более или менее одинаковые условия под разными звездами. Глаза существовали в каждом мире, потому что воспринимающие свет организмы лучше выживают. Рты почти всегда располагались вблизи органов восприятия, потому что организмы с кормовой координацией совершеннее, чем организмы без нее. Наверное, ни один ученый не убивал и не расчленял во имя науки столько представителей различных видов, сколько она. И все-таки она не считала себя убийцей. Сообщницей в убийстве. Чудовищем.
На горизонте показалось что-то вроде столба дыма: миллионы крошечных зеленых завитых штопором червей поднимались в небо и расплывались облаком. Они мерцали в разрастающемся свете, создавая биолюминесцентный экран. Природа повсюду, где бывала Элви, оказывалась прекрасной. И жестокой. Она не знала, почему ждет от человечества иного. Зачем притворяется, что правила, применимые к пумам или паразитическим осам, не касаются ее. Кровь на когтях и клыках присутствует на всех уровнях развития. По Библии, даже ангелы убивали детей человеческих, если так велел бог.
Рой на горизонте окончил представление, означающее готовность к спариванию: свет погас, тела стали серыми. Облака окрасились розовым и красным, как на любой планете, где имелось достаточно кислорода, чтобы рассеивать коротковолновую часть спектра. Запах корицы усилился.
– Удачи, жучок, – пожелала Элви. – Пусть у тебя все получится.
Она вернулась в здание и вышла с другой стороны, где ее ждала машина.
Элви не стала обмениваться любезностями с шофером, просто села, и они углубились в огромный город, где как раз гасли огни, потому что взошло солнце. Высотки, улицы, склады и театры – больше всего это напоминало ей огромный улей.
С университетской стоянки она прошла к боксам. Кортасар сидел на скамейке у глухой стены куба, в руке держал чашку кофе, а на колене пристроил кукурузный маффин.
