в Камышине была дача. Другой такой я в жизни не видела никогда. Она была в потрясающе живописном месте: наши дачи лежали в долине между высокими склонами, на которых росли деревья и весной распускались ландыши и — узкой речкой (исток Камышинки) со студеной водой. На даче было всё! Но ездить туда детям (а потом уже и выросшим девочкам) нужно было обязательно! Беспрекословно! И хотя отец нас особо не заставлял работать (полив из шлангов, да сбор урожаев, правда, сестра с ненавистью вспоминает мелкую черную смородину, которую, как она сказала недавно, собирать было сплошной мукой, а я не помню, чтобы меня это напрягало, зато помню сами красивые кусты смородины, которые, как стена, отгораживали нас от другой дачи — да, у каждого свои воспоминания, которые нас очень характеризуют), однако отвращение к даче из-за такого принуждения у меня выработалось до конца жизни. Но есть и другая причина: почему-то я не люблю дары дачи, почти ничего, кроме яблок и помидоров (которые с успехом продаются и в магазинах) — огурцы, груши, сливы, ягоды — это все не для меня — поэтому, наверное, я без всякой ностальгии вспоминаю вроде как очень вкусные различные законсервированные (отцом, не мамой!) в 3-х-литровых банках овощи в рассолах и маринадах, бесчисленные в сиропе фруктовые и ягодные компоты. Именно поэтому я — абсолютно не дачница.
Вообще, я очень люблю свою «большую пятерку»: сливочное масло, сыр «Пармезан», хороший мягкий кофе, мясо говядину в виде фарша и бифштексов, помидоры — всё, больше мне ничего не нужно!
Еще одна причина нелюбви к даче заключается в том, что ночью я должна всегда быть дома — в комфорте (в своей постельке и среди своих книг!). Правда, справедливости ради надо сказать, что в Камышине мы на даче (в отличие от наших соседей по даче!) никогда и не ночевали (на своей машине расстояние до дома — всего 7 км — преодолевали за 10–15 минут!). Но скорее всего — из-за мамы. Потому что пока мы томились на даче — мама там всегда отсутствовала. Она приезжала на дачу только пару раз за лето (собрать малину). Мы этому очень радовались (в основном, я — я ведь ей всегда радостно улыбалась!). Зато соседские бабы ее, наверное, тихо ненавидели — она появлялась, как царица (в топике — сама себе сшила — классная, но довольно вызывающая по тем временам, одежда!). Вообще мама — молодец! Благодаря журналу «Frau von Heute» (ГДР) научилась очень хорошо шить (я ей благодарна за те замечательные платья (и не только), которые она нам с сестрой шила в нашем подростковом возрасте!).
Мама (особенно на фоне отца) смотрелась привлекательно во всех отношениях: она всем казалась красивой, умной, образованной, уверенной в себе. Но она никогда не умела общаться с людьми из-за своего непререкаемого тона (она работала главным бухгалтером на небольшом заводе запасных частей). Она не была коммуникабельна. Помню, как однажды я (мне было не больше 14 лет) шла по городскому парку в выходной день — там всегда устраивался променад камышан в своих лучших нарядах — все друг с другом здоровались, останавливались, смеялись — (я больше никогда в своей жизни такого радостного общения горожан между собой не встречала — эффект маленького города) и — вдруг в какой-то момент я остро почувствовала обиду за свою маму (что она никого в этом городе не знает, что у нее нет друзей и что она никогда в парке не гуляет). Довольно скоро я поняла, что ей это было, возможно, и не нужно (но как знать?), но тогда я навсегда запомнила это свое внутреннее острое чувство сопереживания.
А вот отец (несмотря на то, что у него не было и 10 —классного образования (так сложилась его жизнь — очень рано женился — было не до учебы), хотя его отец был директором школы в Нижней Добринке, куда мы с мужем ездили в год его столетия — в 2007 году — См. мое эссе «Наши путешествия на машине») и по-русски делал мелкие ошибки) был очень коммуникабельным. У него везде были знакомства. Он всегда умел устроить свои дела. У него всегда были деньги. Его все уважали и даже заискивали. Он умудрился (в обход мамы, к ее справедливому возмущению), на ее заводе постоянно доставать запчасти для своей «Волги-21», щедро их оплачивая. Он регулярно по несколько месяцев в году совершал вояжи к своим многочисленным близким родственникам в Казахстан, Новосибирск, Ухту, Москву (и я уверена, что с подарками он никогда не парился — он ведь сам подарок! — и они всегда его визиты вспоминали (и до сих пор вспоминают! — с придыханием!). С 52 лет он уже не работал (большая — 120 руб. — северная пенсия!) Но иногда ему было скучно, и он устраивался куда-нибудь на работу (например, в 1966–1967 гг. зимой он работал в нашем местном драматическом театре электриком (художником по свету) — очень, надо сказать, талантливо он «рулил» светом и тенью (он вообще технически был одаренным механиком — машины знал превосходно, на Севере заведовал огромным автопарком). Вообще, я благодарна отцу, что он нас туда брал. И хотя я абсолютно не театралка, я любила наш Камышинский театр за ту атмосферу, в которую я попадала. Такой ауры я больше не чувствовала ни в одном другом театре, ни в Москве, ни в Ленинграде (наверное, из-за небольшого уютного зала). Правда, мама считала, что актеры очень посредственные — все время разглядывают зал. Со всеми отец и там был в хороших отношениях.
Но я вспоминаю один любопытный эпизод (уж не знаю, какому разделу психологии он соответствует!). Это связано с этим же театром, но произошло это уже, хотя и в Камышине, но 17 лет спустя! — в 1983 году. Мы решили с моим вторым мужем съездить в Камышин, но к нам намертво «приклеился» и отец (он умел это делать виртуозно!), причем не в форме просьбы «Можно и я с вами поеду?», а в форме диктата «Я поеду без всяких яких» — кстати, его любимое выражение! Таким образом, от его «маккиавеллиевских манипуляций» спастись было абсолютно нереально. Остановились у его знакомого из Нижней Добринки (он давно купил себе дом в Камышине, потом в 90-е уехал на ПМЖ в Германию) и пошли в тот же день в гости к его давнему приятелю — а там оказалась в гостях и его 37-летняя дочь из Новосибирска (когда-то она очень хотела поступить на ин. яз, но так и не
