поступила, вышла замуж за солдата, который стал офицером (но сейчас я думаю, что он был прапорщиком — он служил почему-то только в одном месте), родила ему троих детей, но — в гости к своему отцу она приехала одна). Мы с Виктором уже хотели попрощаться после 10-минутного визита и оставить старых друзей наедине, как вдруг неожиданно приходит ОНА (подруга его дочери), которая при виде моего отца с визгом и воплями (не преувеличиваю!) кидается ему на шею, а он ее тоже бурно обнимает (здесь и выясняется, что 17 лет назад они вместе работали в местном театре — она, тогда 20-летняя девушка, помощником режиссера — сейчас она уже давно трудится на автобазе диспетчером). В общем, она всех пригласила к себе домой (отец тоже побежал в обнимку с только что найденной «подругой юности», бросив своего старого друга — его старый друг остался дома в одиночестве — мне его было очень жаль). В квартире, куда нас пригласили, оказался ее образованный муж (закончил политех). Быстро накрыли стол с какими-то напитками. И весь вечер (до двух ночи!) вся компания лихо отплясывала. Все, кроме хозяина дома и меня — мы с ним весь вечер, сидя в креслах, проболтали на разные темы, и он косвенно дал понять, как неприятна ему его вульгарная жена (она, правда, сама сказала, бурно жестикулируя, что они вроде как будут разводиться, но — «пусть только попробует до исполнения 14 лет их сыну!»).
В общем, в обществе отец был милейшим человеком. А дома — властным тираном. Требовал к себе исключительное отношение (мог закатить безобразную сцену, если мама не положила в его тарелку ножку курочки — почему все считают, что это лучшая часть курицы, а не грудка?). Мог приехать после своих «путешествий» и залезть в наше отсутствие в наши тумбочки и перечитать нашу девичью переписку с мальчиками, грубо все разворошив (он вообще-то никогда не интересовался нашей жизнью, но что касается «фрейдовских мотивов», то здесь он проявлял агрессивное и нездоровое любопытство).
Позже настоял, чтобы сестра купила в Ленинграде породистого щенка (восточно-европейскую овчарку), но никогда им не занимался, надолго уезжал в свои турне к родственникам по СССР (и потом это я бежала в свой обеденный перерыв (на всё про всё — 1 час) с работы домой 3 км в одну сторону и 3 км обратно — в течение четырех месяцев каждые из трех лет подряд, чтобы выгулять и покормить песика — гонки были те еще! — с моим ревматизмом сердца — как только выжила?). Песик перенес чумку в возрасте 6 месяцев и у него были проблемы с мочеполовой системой, выводить его нужно было чаще. Как-то бедный пес напрудил ему в сапог и он его стал бить строгим ошейником — я бросилась, конечно, песика защищать, а он развернулся и с ненавистью этим же строгим ошейником ударил меня по лицу (к счастью, попал не в глаза, а в губы — но видок был конкретный!). Всё зажило, к счастью, без последствий.
Но мое отношение к нему было сформировано задолго до этого эпизода — в очень раннем детстве (мне было около 3-х лет), когда я однажды, сидя на табуретке, застыв от ужаса, наблюдала, как отец зимой в мороз выталкивает другой табуреткой маму из дома. Сестра этого ничего не помнит (она вообще из нашей общей жизни едва помнит 10 %). И, когда я все-таки, спустя лет 30, решилась спросить об этом маму, она странно на меня посмотрела, поджала губы и ответила, что она этого не помнит (мне все стало ясно — как просто: просто не помнит, а не то, чтобы «Нет! Нет! Что ты! Этого не было! Ты все выдумала!»). Но после этого эпизода я уже не могла его любить. Я его, наверное, боялась (хотя не показывала это), он мне был неприятен (но не могу сказать, что я испытывала ненависть — мне это вообще не свойственно — такие накалы страстей во мне не заложены и поэтому не бушуют). Он мое отношение к себе чувствовал. Но конфликты с ним я старалась обходить — но не из-за трусости! — у меня был девиз: «Если изменить ничего нельзя, надо ситуацию обойти, а если можно изменить — надо достойно противостоять!».
В общем, атмосфера в семье была натянутой. А после зимы 1964 года (мы учились в пятом классе) родители страшно поругались и начались годы периодических скандалов со всеми вытекающими нюансами. Впоследствии мама переняла, к великому моему сожалению, тактику властного поведения, унижений, оскорблений (особенно это проявлялось в тотальном контроле в вопросах позднего возвращения домой — стоило где-то задержаться и прийти домой — не дай Бог! — позже 10 вечера — разыгрывался невероятный скандал — всегда — и в 18 лет, и — в 36). Но еще в юности, живя в этом кошмаре, я себе поклялась, что никогда никого в этой жизни унижать не буду — ни при каких обстоятельствах!!! — надеюсь, я эту клятву сдержала, потому что мои студенты часто говорили мне, что я к ним отношусь без высокомерия и унижений и — что их особенно поражало — «на равных», но всегда «На Вы» — это особенно было забавно в группе продленного дня с моими «третьеклашками» — некоторые учителя в школе на меня «наехали»: мол, «что выпендриваешься и мы на твоем фоне вроде как уже и не «интеллигенция» — я ответила, что дети у меня вызывают уважение и я таким образом формирую их достоинство). А что они (не все!) не интеллигенция — это они поняли совершенно правильно. Правда, был у меня и забавный случай: один очень умный и образованный мальчик уже в ПТУ (Судостроительном училище № 19) с хорошим английским наотрез как-то отказался отвечать на уроке — пока я его «не назову на ты» — он видите ли чувствует сильный дискомфорт от той холодной дистанции, которую я выстроила, называя его «на Вы». Хорошо помню, как стоял он за последней партой среднего ряда и в упор на меня смотрел долгим очень серьезным взглядом (хихикать в группе перестали). Но я не дрогнула. Объяснила почему. Но и он тоже не уступил. Ответил на следующем уроке. И сказал, что я все равно не права. Мы потом с этой группой ездили с ночевкой на Сарпушку (См. мое эссе «Страсть к воде: мои заплывы»).
И еще несколько примеров из взаимоотношений с мамой. Они любопытны тем, что демонстрируют ту «защищенность», которая, по умолчанию, должна была возникать
