Точно серебряный колокольчик, звучал чарующий голос девушки, погруженной в такую глубокую задумчивость, что она не слыхала ни слова из разговора, происходящего в нескольких шагах от нее, и не почувствовала жгучего, впившегося в нее взгляда Иохена.
Не поворачивая прелестной головки, девушка продолжала петь, и только дойдя до последней строки первого куплета, остановилась и тяжело вздохнула…
— Придет ли день, придет ли час, когда иссякнут слезы наши! — повторила она едва слышно и прислонилась лицом к окошку, как бы в ожидании чего-то или кого-то.
Косые лучи заходящего солнца, врывающиеся сквозь это окошко, одевали золотым сиянием дивно прекрасную головку молодой девушки. Ее стройная фигурка казалась еще прекрасней от старинного костюма, мягкие складки которого обрисовывали гибкий стан, тонкую талию и высокую грудь красавицы. Из-под длинных, загнутых ресниц глядели темно-синие глаза «цвета бездонного моря», а иссиня-черные волосы, зачесанные за крошечные розовые ушки, рассыпались бесчисленными шелковыми прядями по полуоткрытым нежным плечам, кажущимся еще белей от темного бархата и расшитого золотом спенсера… Дивно прекрасным было нежное, слегка продолговатое личико девушки, с правильным профилем, с бледно-янтарной кожей, мягкой и атласной, как лепесток только что распустившейся розы…
Так прекрасна была эта девушка, что отец ее невольно сложил руки, как бы преклоняясь перед Творцом этого дивного созданья, и прошептал, обращаясь к Иохену:
— Сын моей дорогой сестры, скажи сам, может ли роза Сарона цвести в одной грядке с луком и чесноком?
Злобно сверкнули глаза тщедушного жида, но прежде, чем он успел ответить, Мириам вздрогнула и обернулась к узкой двери, выходящей из ее комнаты прямо в садик, окружающий старую башню, в котором красавица разводила роскошные цветы юга, менее прекрасные, чем она сама, «Лилия долины» — роза племени израильского. В маленькую, окованную железом дверь трижды осторожно постучала чья-то невидимая рука.
Молодой еврей одним прыжком очутился возле окна кухни, выходящего в сторону садика, и прошипел, задыхаясь от злобы:
— Опять этот желтоволосый варвар? Этот граф Тотилла?.. Чего это он зачастил? Чего ищет у бедных евреев? Дядя Моисей, уж не этого ли благородного оленя считаешь ты достойным твоей стройной лани?
Белые брови старика гневно сдвинулись.
— Попридержи свой язык, Иохен… Твоя ревность ослепляет тебя! Не будь ты сыном моей родной сестры, ты бы дорого заплатил за твою злобную клевету. Я знаю, зачем граф Тотилла приходит сюда! И ты сам это знаешь! Его сердце принадлежит черноокой красавице-римлянке, и он ни разу, ни единым взглядом не позволяет себе оскорбить мое дитя, и никогда не заглядывался на Мириам, подобно другим молодым готам.
— Быть может, она заглядывается на него? — чуть слышно прошептал молодой жид, глаза которого злобно сверкали. — Неужели ты не заметил, дядя, как она вспыхнула при его появлении, как быстро и радостно побежала отворять ему двери.
— Ты способен замарать самый чистый цветок своим ядовитым дыханием, Иохен, — с негодованием перебил старый привратник. — Мириам должна радоваться при виде благородного рыцаря, которому обязана жизнью и честью. Без этого гота жемчужина Израиля была бы похищена и осквернена злодеями. Ты говоришь, что любишь мою дочь, а между тем, где ты был, когда на бедняжку набросилась стая жадных волков, подосланная развратными римлянами?.. Ты провожал Мириам в синагогу и взялся защищать ее, но когда неверные распутники, да покарает их Иегова, ворвались в храм, пугая женщин и оскверняя святилище, когда стены синагоги запылали и раздались крики о помощи, куда девался защитник Мириам? Где был ты тогда, сын моей сестры, обещавший привести мою дочь обратно к отцу в целости и сохранности?
— Я мирный работник, а не военный буян, — смущенно ответил молодой жид. — Мое дело строить, а не разрушать, мое оружие — циркуль, а не меч!
— Ну а граф Тотилла носит меч для защиты слабых женщин! Он не побоялся заступиться за еврейку и броситься один против десятерых. Он отбил жемчужину Востока у гнусных похитителей и принес ее обратно ко мне, не прикоснувшись к покрывалу на ее голове… Как же Мириам не быть благодарной великодушному готскому воину, — да хранит его Господь на всех путях его!..
Иохен упорно глядел в землю. Его некрасивое лицо исказилось злобной гримасой.
— Смотри, дядя, как бы благодарность твоей дочери не оказалась слишком горячей! Присматривай за ней получше во время моего отсутствия. Когда я вернусь назад, я снова приду к тебе с тем же вопросом и в последний раз попрошу тебя отдать свою дочь сыну твоей сестры. Я надеюсь, что ты ответишь мне не так, как сегодня, и будешь менее гордиться красотой Мириам.
— Ты уезжаешь? — спросил удивленный старик. — И так внезапно? Куда?
— Да, дядя Моисей, я еду далеко, в Византию. Меня там ждет хорошая выгода и большой гешефт. У великого императора Юстиниана обрушилась стена в храме «премудрости», воздвигаемом им в Византии. Я сделал рисунок новой стены, и Юстиниан обещал мне много золота, если я помогу ему счастливо окончить здание.
Моисей с негодованием всплеснул руками.
— И ты, еврей и сын евреев, хочешь помогать воздвигать храм христианский! Ты хочешь работать на преемника римских императоров, поработивших народ твой и разрушивших храм Соломонов. Стыдись, несчастный! Твое корыстолюбие влечет тебя на пагубную дорогу…
— Закон не запрещает ни извлекать выгоду из построек неверных «акумов», ни служить им за золото, в котором нуждается Израиль. Ты сам служишь готам, дядя, которые такие же христиане, как и византийцы. Я вижу в твоей комнате на стене сторожевой рог и копье дозорного, и даже меч, которым ты должен защищать готов. Разве это не то же самое?
— Нет, Иохен! Ты ошибаешься. Готы пришли сюда после того, как иудеи были рассеяны между инаковерующими. Они не сделали нам никакого вреда и не участвовали в войнах, погубивших свободу Израиля. Напротив того, готы победили императоров, римских преемников, злодеев Веспасиана и Тита, и наделали много вреда народу их! Нас же, евреев, готы никогда не обижали. Их мудрый король освободил нас от рабства и позволил нам строить синагоги и молиться по-нашему, он не терпел, чтобы евреев избивали, а синагоги их безжалостно жгли, как это было до него во всей Италии. Я же лично обязан Теодорику вечной признательностью за то, что он вернул мне мою жену, мою бедную Сару, которую насильно увел к себе богатый римский патриций. Король готов не задумался отрубить голову знатному насильнику, и мою Сару, отдали мне нетронутой!.. За все это я глубоко благодарен всему народу готов и буду служить им верой и правдой, пока жив! Пока эти руки могут поднять меч и копье, ни один враг готов не пройдет сквозь эти ворота и никакая измена не отворит их…
— Смотри, дядя Моисей, не пришлось бы тебе раскаиваться в своей преданности «гоям»… Нам, бедным евреям, нужно их золото, а не их расположение! Придет день, когда ты убедишься в том, что между ними и нами дружбы быть не может, а до тех пор прощай, дядя.
Не дожидаясь ответа старика, Иохен быстро отодвинул занавес, закрывающий вход в комнату Мириам, и смело вошел в нее, как бы направляясь к маленькой садовой калитке, хотя мог бы выйти прямо через ближайшую дверь, находящуюся в комнате Моисея.
По дороге молодому жиду пришлось проходить мимо Тотиллы, красивая стройная фигура которого, в серебряных доспехах, ярко светилась в начинающихся сумерках, а крылатый шлем почти касался тяжелых, низких сводов.
Маленький еврей подобострастно поклонился златокудрому красавцу воину, ласково ответившему на низкий поклон, и затем быстро побежал дальше. У самых дверей он еще раз остановился, смерил злобновлюбленным взглядом прекрасную девушку, встречающую графа Тотиллу с радостным вниманием, как дорогого и почетного гостя.
— Ты чуть не опоздал сегодня, — проговорила она, скромно опуская свои бездонные, синие глаза. — Я уже боялась, не задержало ли тебя что-нибудь! Туника садовника ждет тебя в комнате отца… А вот у окна твои цветы. Ты говорил как-то, что она любит белые нарциссы и алые розы. Я приготовила целый букет. Они диено пахнут!..
— Благодарю тебя, Мириам. Ты доброе и милое дитя.
Стройный рыцарь прошел, не оглядываясь, через маленькую уютную комнатку девушки и остановился в средней комнате, где его в встретил глубоким поклоном старый Моисей. Здесь только Тотилла снял с головы шлем, и улыбаясь, положил его на стол, стоящий посреди комнаты.
— Господь да хранит тебя, граф Тотилла! — торжественно приветствовал юношу Моисей. — Да будет с тобой вечно милость его.
— Благодарю тебя, Моисей! Благодарю вдвойне: за себя и за мою возлюбленную Валерию. Без вашей помощи, друзья мои, мы бы не смогли скрыть нашей любви и наших свиданий от любопытных неаполитанцев. Мы оба в неоплатном долгу у твоей дочери, согласившейся служить нам посредницей.
