Мириам, последовавшая за своим гостем, чуть слышно вздохнула.
— Тебе ли говорить о благодарности, господин!.. Ты заплатил нам вперед за всякую услугу. Мы останемся твоими должниками навеки. Ты спас мне жизнь и честь. Разве это забывается!
— Полно, полно, дитя мое, — перебил Тотилла. — Пора позабыть опасность, угрожавшую тебе, роза Сарона! Я рад, что сохранил тебя для счастливца, которому отдаст свое сердце красавица Мириам. Скажи мне, Моисей, ведь это, кажется, твой племянник прошел мимо нас? Он как-то особенно глядел на твою прекрасную дочь… Если для свадьбы не хватает только денег, то я был бы счастлив помочь тебе…
— Для свадьбы не хватает любви у моей Мириам!
— с улыбкой заметил старик, ласково привлекая к себе вспыхнувшую красавицу-дочь. — Принуждать же мое единственное дитя я никогда не стану…
— Ты прав, друг Моисей! Брак без любви — то же святотатство… Но ведь сердце твоей дочери не всегда будет молчать, как теперь, и тогда… надеюсь, ты мне первому скажешь имя твоего избранника, Мириам?
Весело и беззаботно улыбаясь той чарующей улыбкой, которая покоряла сердца, Тотилла ласково провел рукой по блестящим кудрям прекрасной еврейки.
Как ни легко было это прикосновение, как ни целомудренна братская ласка, она точно огнем пахнула на бедную девушку; дрожа всем телом, с пылающим лицом и затуманенными глазами, Мириам, как подкошенная, упала к ногам Тотиллы, который с недоумением отступил, устремив удивленный взгляд на прекрасное лицо молодой девушки.
Но Мириам быстро овладела собой, сверхчеловеческим усилием подавила она страшное волнение, заставляющее трепетать ее сердце, и на вид спокойно поднялась с колен, держа в руке прекрасную алую розу.
— Прости, господин, я не хотела, чтобы ты раздавил эту розу, предназначенную для твоей прекрасной невесты.
Голос Мириам звучал так ровно, объяснение казалось таким простым и естественным, что ни Тотилла, ни отец девушки не могли понять, как трудно было ей скрыть страстное чувство, кинувшее ее к ногам красавца-гота.
Старый Моисей, по обыкновению, помогал Тотилле отстегивать блестящие серебряные доспехи и надевать поверх вышитой золотом короткой белой туники длинную темную блузу простого садовника.
— Вот ты и готов, господин… Никто не узнает твоих золотых кудрей под этой широкополой шляпой.
Тотилла радостно улыбнулся.
— Благодарю вас, друзья мои… И порадую… Слава богу, этому маскараду сегодня конец, я знаю, что порадуешься со мной, Моисей. Сегодня я в последний раз переодеваюсь у тебя в башне, крошка Мириам…
— Значит, ты решился увезти свою прекрасную возлюбленную из дома отца ее? Да поможет тебе Иегова. И если тебе нужно будет тихое убежище, то приводи свою невесту сюда… Здесь ее никто искать не будет, — произнес старый Моисей, подавая юноше корзинку, наполненную цветами, необходимую принадлежность его костюма, предлог его появления в саду Валерия.
— О, нет, нет!.. — пугливо вскрикнула Мириам. — Здесь не место благородной христианке.
— Почему? — удивленно произнес ее отец. — Разве ты не рада была бы оказать услугу невесте твоего спасителя?
Мириам стояла бледная и дрожащая, с трудом держась на ногах. По счастью, сгустившиеся сумерки скрывали выражение ее прелестного лица. Голос ее звучал ровно и спокойно, как всегда.
— Я рада отдать жизнь свою для счастья моего спасителя, но дом евреев не достоин быть убежищем для богатой и знатной. Не правда ли, господин?
— Об этом не стоит спорить, дитя мое! — весело ответил Тотилла, тряхнув золотыми кудрями. — Никогда я не захочу увезти дочь от отца. Никогда не покрою позором имя моей возлюбленной невесты. Нет, я надумал другое. Сегодня я переговорю с моей возлюбленной Валерией, и надеюсь получить от нее разрешение открыто просить ее руки у отца. Пожелай мне успеха, Моисей. А ты, Мириам, помолись за меня своему Богу. Молитва чистого дитя приносит счастье каждому.
Тотилла еще раз пожал руку старому привратнику и ласково кивнул головой молодой девушке, надел грубую шляпу, поднял на плечи корзинку с цветами и вышел из комнаты.
Отец Мириам пошел за ним, чтобы выпустить его в калитку и снова запереть ее за ушедшим, как это делалось после наступления темноты.
Мириам осталась одна.
Пока Тотилла переодевался, солнце успело скрыться, и на небе появился серебряный серп луны, озаривший сонные цветы садика своим бледным призрачным светом.
Дрожащий луч этого света проник сквозь окошко в темную комнату и, пробежав по полу, на мгновение задержался на белом плаще Тотиллы, небрежно брошенном поперек спинки стула, и затем добежал до серебряного шлема с высокими лебяжьими крыльями.
Мириам молча подошла к столу и осторожно подняла тяжелый воинский убор, попробовав надеть его на свою прелестную головку. Прикосновение холодного металла заставило ее вздрогнуть. Она нежно провела рукой по лебединым крыльям, и осторожно вернула его на прежнее место.
А серебристый лунный свет все ярче блистал на брошенном плаще, как бы притягиваемый белым куском сукна…
И взор молодой девушки так же блестел, притягиваемый белым плащом того, кого она обожала всем пылом своей южной крови, со всей страстью первого чувства, обожала тайно и безнадежно, решившись скорей умереть, чем высказать свое чувство тому, чье сердце принадлежало другой девушке.
Бедная Мириам была поверенной этой счастливицы. Она помогала свиданиям ее с обожаемым готом, но что стоило ей это самопожертвование — про то знал один Бог! Бедная Мириам! Медленно, шаг за шагом, подходила она к белому плащу Тотиллы, протянув руки как бы для того, чтобы поднять его и повесить… Внезапно она остановилась и с рыданием кинулась на колени перед стулом. Спрятав свое пылающее лицо в мягких складках сукна, она прильнула бесконечным жгучим поцелуем к воротнику, прикасавшемуся к золотым локонам ее спасителя, и плакала, плакала без конца, как бы желая выплакать свою любовь, свое горе, свою жизнь в этой тихой пустой комнате, озаренной призрачным светом луны.
XXX
Пока Мириам горько плакала по своей безнадежной любви, Тотилла быстрыми шагами приближался к аристократическому предместью, в котором находились виллы неаполитанской знати. Здесь, среди душистых садов и роскошных миртовых и апельсиновых рощиц, ютились в мирной близости племенные враги и политические соперники, забывая посреди дивной природы юга свои заботы, волнения и соперничество.
У маленькой калитки, через которую проходили невольники, поставщики и рабочие люди, молодого «садовника» присланного известным торговцем цветами, привратник предварительно спросил: откуда, с чем и к кому, — и затем передал невольнику, который и проводил его к заведующему садами, вольноотпущенному мужу старой кормилицы Валерии, пользующемуся полным доверием молодой хозяйки.
Старик Холтуларий принял из рук Тотиллы корзину с цветами и семенами и сейчас же ушел в сад, чтобы успеть рассадить молодые растения при лунном свете так, чтобы первые лучи солнца озарили саженцы согласно поверью древних садовников.
Тотилла остался в маленькой комнатке вольноотпущенника в ожидании той блаженной минуты, когда Валерия освободится после ужина с отцом и выйдет к нему в безмолвный и темный сад.
Осторожно отдернув шторы, закрывающие широкое окно, молодой человек одним прыжком очутился в саду, на белом песке аллеи, теряющейся в зеленой мгле цветущих жасминов…
Легкими, эластичными шагами пробирался прекрасный юноша, осторожно минуя открытые места. Ничего не привлекало его внимания.
Вот и последняя группа гранатовых деревьев и высоких камелий в полном цвету… Еще десять-двадцать шагов, и перед Тотиллой возник небольшой искусственный грот. Посреди него белела фигура лежащей нимфы, сжимающей мраморными руками темную урну, из которой выливалась тонкая струйка прозрачного ручейка.
Лунный свет осторожно прокрадывается в темную глубь и таинственно играет на обнаженных мраморных плечах статуи, как будто умирая в отдаленном углу, там, где едва' темнеет гранитная скамейка, на которой влюбленные провели столько блаженных часов…
— Валерия, — шепчет юноша в страстном нетерпении.
— Тотилла, — отвечает дрожащий женский голос, мягкий и нежный, как отдаленное пение соловья.
В чаще цветущих кустов появляется еще одна белая фигура — на этот раз живой красавицы; она стройней и прекрасней всех мраморных богинь, мимо которых только что проходил молодой воин.
— Валерия, дорогая моя! Наконец-то!
Влюбленный юноша сжимает своими сильными руками тонкий стан девушки и привлекает ее, дрожащую, задыхающуюся от быстрого бега и волнения, к своей могучей груди.
— Валерия, жизнь моя, как давно мы не виделись… Как я истосковался по тебе, мое блаженство, моя жизнь, моя Валерия!
