делали из злобы, и направить в груди этих варваров мечи, которые закон справедливо притупил в отношении к их согражданам»[790]. Говоря более прозаичным языком, военные-профессионалы, которых конец гражданских войн во Франции лишил доходов, перекочевали сперва в центр Европы, чтоб принять участие в венгерской войне, затем (о чем Никола де Монтрё не пишет) в Россию, где как раз начиналось Смутное время, что позволило им дождаться 1618 г. и начала Тридцатилетней войны. Таким образом, международная конъюнктура обеспечила бесперебойную занятность военного персонала.
Скоропостижно погибший венгерский историк Петер Сахин-Тот (Peter Sahin-Tóth, 1965–2004), подробно изучивший в своей диссертации участие французов в венгерской войне[791], не нашел в архивных документах следов Маржерета[792], но этого недостаточно, чтоб отрицать его присутствие. С другой стороны, хронология венгерской войны не позволяет уточнить или проверить, год выезда капитана. Баторий мог его завербовать и до, и после формального начала конфликта: на имперско-османском пограничье военные действия то постепенно утихают, то вспыхивают с новой силой, но никогда не прекращаются. И тут приходится признаться, что настоящая статья, вместо того, чтобы дать новые ответы на старые вопросы, выставляет новые вопросы, исходя из старых ответов.
Проведенная в Бургундии молодость Маржерета помогает ли понять его сочинение, повлияла ли она на его карьеру, на мировоззрение? Опыт гражданской войны, вероятно, приготовил его к запутанной политической обстановке Смутного времени в России. Принадлежность к чиновнической среде отчасти объясняет его, по-видимому, неплохое образование (он был способен, например, определить, что Лжедмитрий не знал латыни). Точная, хладнокровная оценка финансовых и военных ресурсов Московского государства напоминает, конечно, просто образованного и проницательного человека, но может выдавать и профессиональные навыки капитана наемников. Немецкому и русскому он научился уже на местах. Объективный, чуть ли не этнологический подход к описанию русского общества — результат широкого, многогранного опыта, отсутствия предрассудков и удивительно открытого ума. Но своей яркой и остроумной прозой он обязан только себе самому.
В. Д. Назаров
КАПИТАН МАРЖЕРЕТ И РОССИЯ: МЕТАМОРФОЗЫ СУДЬБЫ ОДНОГО НАЕМНИКА
А. Берелович, автор предшествующей статьи, завершил ее «оптимистичным» (для науки «истории») заключением: исследователь «поставил новые вопросы, исходя из старых ответов»[793]. Последуем примеру коллеги и попытаемся расширить перечень заново возникающих проблем. Тех проблем, которые не имеют однозначного решения, но, быть может, позволяющих пролить свет хотя бы на немногие страницы биографии Маржерета, необычайной в своей стандартности. Заведомо как будто угадываемой в существенных проявлениях по принадлежности героя к неуемному племени наемников Европы. И особенной, благодаря личным качествам капитана. Много ли найдется наемников, чьи достоинства поспешат описать их современники, близко с ним незнакомые? И у многих ли «людей шпаги» их долгая посмертная известность будет обязана не военной удаче, но наблюдениям и размышлениям ума, усилиям пера? Полагаем, совсем немного. Маржерет из их числа.
Российские документы вряд ли оставляют сомнения в том, кто был отцом капитана Маржерета. Ошибка генеалогической росписи 1699 г. несомненна (сейчас не имеет значения, допущена ли она сознательно или же это следствие отсутствия достоверных материалов и погрешностей фамильной памяти). Важно, что в 1603/1604 г. капитан в официальном финансовом документе называет себя Яковом (т. е. Жаком) и что в не менее значимых записях о денежных и материальных выплатах 1611 г. подьячие именуют капитана — явно с его слов — Ульяновым, т. е. в привычной для русского уха манере[794]. Он здесь назван фамильным прозвищем по имени отца. Иными словами, его родителями следует признать Гийома Маржерета (как показал А. Берелович, ставшего протестантом еще в 1560-е гг.), а родным дядей — Кретьена Маржерета, выполнявшего ответственные поручения Генриха III и Генриха IV[795]. Как Якова Маржерета его знают писари в походной канцелярии при короле Сигизмунде III в лагере под Смоленском в мае 1611 г. (ее штат состоял под началом великого канцлера литовского Л. Сапеги). В дипломатической документации Второго ополчения в 1612 г. и Посольского приказа уже при царе Михаиле Романове в 1613 г. он упомянут как Яков Мержерет[796]. Дружные указания независимых и разновременных источников не оставляют места для сомнений в родственных отношениях капитана. Что позволило А. Береловичу подчеркнуть фактологическую ценность «Записки» 1668 г., появление которой было связано со вторым изданием сочинения Маржерета. Правда, исследователь увидел здесь противоречия между известиями в обращении к королю в издании 1607 г. и сообщением «Записки» о поездке Жака с дядей Кретьеном в Германию в 1591 г. На наш взгляд, это противоречие мнимое. Что говорится в издании 1607 г.? О службе Маржерета королю в Сен-Жан де Лон под началом де Вогренана. Чего нет в этом тексте? Точных дат службы и принципиально важного для Маржерета в начале 1607 г. факта — посещения Генрихом IV крепости в июне 1595 г. Значит, к лету 1595 г. капитан уже покинул Бургундию, так как в противном случае он был бы представлен королю (он же капитан уже в начале 1590-х гг.). И об этом прежнем «знакомстве» Жак несомненно напомнил бы королю. Известие же «Записки» не говорит, что капитан после 1591 г. не вернулся из Германии вообще: его возвращение могло состояться в любой год, начиная с 1592 г. и кончая 1594 — началом 1595 г.[797]
Два обстоятельства следует, пожалуй, подчеркнуть. Если верна наша трактовка хода событий, то мотивы перехода Маржерета на службу наемником в Трансильванию не столь возвышенны, как он их объяснял королю в 1607 г. Скорее всего, материальные условия опасной службы (началась так наз. «долгая война» между Империей с союзниками и Османской империей) представились ему слишком заманчивыми. Второе обстоятельство — «Записка» относит еще к 1591 г. первые знакомства капитана в активной протестантской среде Германии (его «чичероне» был, конечно, дядя Кретьен, племянник же, возможно, обеспечивал безопасность посланца Генриха IV).
Маржерет вообще чрезвычайно скуп на подробности о себе. Мы знаем о «дороссийской» жизни с его слов немногое: он последовательно находился на службе Сигизмунду Баторию, императору Рудольфу II и польскому королю Сигизмунду III. Служил он капитаном отряда пехоты первым двум государям — в Венгрии. Его прибытие на театр военных действий на «окраине христианской Европы» относится, почти наверняка, к 1595 г. Этим годом датировал капитан битву при Агрии и несчастливую в целом для императора кампанию, в которой поучаствовали и войска Крымского ханства. В реальности же упомянутые им попутно события случились в 1596 г. Такая ошибка Маржерета объясняется, скорее всего, максимальным сближением в его памяти двух важных для него фактов:
