и личико у нее – сплошные старческие морщины, словно собранные в горсть. И снова я с Домиником: ну, прямо настоящая невеста, светящаяся от счастья!
Дядюшка Бобс собрал все фотографии, сделанные в тот день, в специальный альбом. У меня он и до сих пор где-то хранится, хотя я редко его достаю. После смерти Доминика мы с Эмили выехали из дома на Эйприл-стрит, и «банда», похоже, решила отпустить меня на волю. Очень похоже, что именно Доминик был единственной рабочей частью механизма, поддерживавшего единство этого большого семейства; без него общий круг распался, и каждая отдельная ячейка замкнулась в собственном, отдельном кружке своего горя. В этом была, конечно, и моя вина: я ведь так и не сумела оправдать их ожиданий. По-моему, они всегда считали меня чересчур холодной. Но какие бы чувства я ни испытывала, когда умер мой муж, я ни с кем ими не делилась; мои чувства так и остались при мне, никому не известные и никем не разгаданные. Но мне приятно думать, Рой, что вы бы меня поняли. И, возможно, даже посочувствовали бы мне.
«За будущую миссис Бакфаст!» – этот тост звучал особенно часто и особенно громко. В итоге, расхрабрившись после выпитого шампанского, я осмелилась высказать предположение, что, возможно, сохраню свою девичью фамилию. После чего лицо Доминика стало просто неузнаваемым, и это выражение не менялось до тех пор, пока Виктория не рассмеялась, не толкнула шутливо меня в плечо и не сказала брату: «Тупица! Разве ты не видишь, что она шутит?»
И я, разумеется, тут же ей подыграла, вернувшись к прежней роли счастливой невесты, и продолжала «веселиться» вместе со всеми. Нет, никаких особых чувств к своей девичьей фамилии я не питала. Мне, наверное, стало бы даже проще жить, если б я ее сменила. По крайней мере, меня перестали бы называть Асда Прайс – хотя и у фамилии Бакфаст явно имелись определенные недостатки, – да и Конрад стал бы еще на один шаг дальше от меня. Но Прайс – это моя собственная фамилия, думала я. Она идентифицирует меня как личность. С чем же я без нее останусь?
Домой в тот вечер мы добрались лишь к десяти часам, хотя могли бы и позже, ибо веселье все еще продолжалось, и законный повод для извинений и ухода мне дало лишь то, что Эмили утром нужно было в школу. Мы притащили с собой целую кучу подарков, многие так и остались нераспакованными. Пока Доминик укладывал Эмили спать, я приняла душ, приготовила чай с ромашкой и устроилась у камина в своей старой пижаме. Только теперь, прихлебывая чай, я начала потихоньку стряхивать с себя напряжение, и тут вниз спустился Доминик, чрезвычайно энергичный и торжествующий. Несмотря на изрядное количество выпитого шампанского, он был на удивление бодр и с энтузиазмом воскликнул:
– Какой потрясающий праздник у нас получился! Я же говорил, что тебе будет весело. – Он заглянул в ящик под телевизором, где хранил мешочек с «травкой». – Может, и ты хочешь? Я, пожалуй, одну выкурю, могу и тебе свернуть.
Я улыбнулась и покачала головой.
А Доминик закурил самокрутку с марихуаной, продолжая так возбужденно болтать и смеяться, что меня это даже несколько встревожило.
– Ты всем так понравилась, Бекс! И маме, и сестрам, и всем-всем. И мне было так приятно видеть тебя вместе со всей моей «бандой»! А ведь я им говорил: дайте шанс моей Бекс, и она всем покажет, какая она на самом деле. И ты показала! И они тебя полюбили! Это было так здорово! Даже Виктория сказала, что ты милая, а нашей Виктории угодить трудно. А маме ты особенно понравилась с малышом на руках; она сказала, что так ты выглядишь настоящей матерью…
– Вообще-то, Дом, мне и раньше доводилось держать на руках младенца, – мягко напомнила я.
– Да, но ведь тогда было совсем другое дело, – сказал он, с наслаждением затягиваясь. Интересно, подумала я, чем это маленькая Эмили так уж отличалась от других младенцев? Впрочем, мне и раньше доводилось видеть Доминика в таком состоянии, и я знала, что меня он сейчас толком не слушает. – Зато теперь, когда мы с тобой поженимся… – Он вдруг умолк и понюхал содержимое чайника, стоявшего на столике рядом со мной. – Это еще что такое?
– Ромашковый чай, – сказала я.
Он рассмеялся.
– Ну и хитрюга ты, Бекс! Надо же, фланелевая пижама и ромашковый чай. Словно мы с тобой старая супружеская пара! – Он снова засмеялся – он в тот вечер, похоже, все, что бы я ни сделала, находил на редкость хитроумным. Я понимала, что он пьян и немного на взводе, но после того, что сказала мне Майра, этот его развеселый смех вызывал у меня желание завопить, заорать во все горло. Стараясь взять себя в руки, я маленькими глоточками пила свой чай и даже глаза на минутку прикрыла, а Доминик все продолжал трещать без умолку. Он был на десять лет меня старше, но иногда, особенно в подпитии или просто в хорошем настроении, мог болтать прямо как девчонка-подросток. Я догадывалась, в чем причина его возбужденного состояния: он отнюдь не был уверен в успехе затеянного им празднества; не был уверен, примет ли меня его «банда»; не был уверен даже в том, соглашусь ли я принять его предложение. Наверное, эта его неуверенность должна была бы казаться мне трогательной, однако то, что он скрыл от меня свою учебу в «Короле Генрихе», заслонило все остальное – как если бы я, разрезая именинный торт, в его сердцевине наткнулась на здоровенный кусок льда.
– Майра говорила, что вы с ней славно поболтали, – донесся до меня голос Доминика. – И что же это вы такое обсуждали?
– Да так, ничего особенного. Обычный девичий треп.
– Майра классная. Я так и знал, что вы с ней поладите. Она обо мне что-нибудь говорила?
Я кивнула. Ну вот, теперь самое время начать этот разговор, думала я, но нужных слов не находила.
– Она рассказывала мне о школе «Саннибэнк Парк», – сказала я наконец. – И о том, каким счастливым ты был, когда там учился.
На лице Доминика было написано откровенное удивление.
– Она так сказала? Ну, в общем, там действительно было отлично, – сказал он. – И цена за обучение приемлемая по принципу «все включено», и подход к ученикам индивидуальный, и, безусловно, отличная кафедра искусств. – Он с улыбкой посмотрел на меня. – Тебе сразу станет гораздо легче, когда ты разделаешься с этим «Королем Генрихом» и вернешься туда.
– А тебе самому тоже стало гораздо легче, когда ты туда вернулся?
Он явно растерялся:
– Что ты имеешь в виду? Я в «Короле Генрихе» никогда не преподавал.
– Я имею в виду то
