увидела, – как мистер Смолфейс спускается оттуда за мной, как бы погружаясь во тьму туннеля; я видела его бледные призрачные черты, его бороду, его длинные пальцы, похожие на хищные щупальца, его страшные руки, узловатые, как корни деревьев, а потом на меня обрушилась тьма, удушающая, мягкая, холодная, и все вокруг вдруг исчезло, ускользнуло прочь, как мгновенно исчезает вода в сливном отверстии…
Когда я пришла в себя, то оказалось, что я лежу на траве, а прямо надо мной хрупкий купол голубых небес. Недавно подстриженным затылком я чувствовала поросшую мохом землю; я слышала, как шуршат в траве какие-то крошечные насекомые. Штанишки у меня между ногами были совершенно мокрые, и я горестно подумала: Ой, мамочка, со мной снова случилась эта неприятность! Потом до меня донеслись голоса Конрада и Мода, и, по-моему, доносились они откуда-то с далекого голубого неба.
– А что, если у нее по-настоящему мозги повредились? – с тревогой спрашивал Мод, который всегда был самым добрым и чувствительным в их четверке.
– Не говори глупостей! Ничего с ней не случится, все будет в порядке. – Голос Конрада звучал резко и вспарывал воздух, как острие стального ножа для разрезания бумаги. – Вечно она всякие дерьмовые представления устраивает.
– А если она родителям расскажет?
– Не расскажет.
– А вдруг все-таки расскажет?
– Она никому ничего не расскажет! Она же не дура и будет держать рот на замке. – Конрад повернулся ко мне и улыбнулся какой-то устрашающей улыбкой. – И потом, она ведь меня любит. Правда, Бекс?
И я никому ничего не рассказала. И потом тоже. О наших приключениях я рассказывала только своей подруге Эмили. Ей я призналась во всем. Но больше никто правды о Конраде не знал. Никто не знал о его бесконечных поддразниваниях, издевательствах, страшилках и угрозах. Об этом я рассказала только Эмили, когда мы совершенно точно были одни. А мои родители были по-прежнему убеждены, что у меня поистине идеальный старший брат. Для меня же он давно стал тем монстром, которого нужно непременно умилостивить, ибо он способен вызвать из водопроводных труб нечто ужасное. И я, чтобы выжить, готова была пойти абсолютно на все. Я даже в итоге стала себя винить за то, что со мной происходит. Теперь это, наверное, назвали бы «стокгольмским синдромом». Но ведь я тогда была еще так мала, да и запугать меня ничего не стоило. А по ночам, забравшись с головой под одеяло, я молила Бога, чтобы Конрад исчез, чтобы мистер Смолфейс забрал его, а не меня, и старалась говорить как можно тише, почти шепотом, чтобы меня мог расслышать один лишь Господь.
Глава четвертая
9 июля 1989 года
Лишь через некоторое время нам удалось успокоить Эмили и подготовить ее к выходу в свет. В основном этим занимался Доминик, а я и не возражала, потому что сама никогда толком не умела ни утешать, ни сочувствовать. По-моему, это связано с тем, что в детстве ко мне никто особого сочувствия не проявлял; от меня просто ожидалось, что я буду нормально исполнять свои ежедневные обязанности. Родители мои были тогда полностью поглощены постигшим их горем и старательно возводили стену между собой и остальным миром.
Мне, конечно, хотелось еще расспросить Эмили и выяснить, кто все-таки посоветовал ей обстричь себе волосы, но Доминик сказал, что ни за что этого не допустит, потому что девочка и без того достаточно огорчена, и нечего мне вдаваться в подробности. У него теперь вроде бы возникло подозрение, что Конрад – это наверняка какой-то мальчик из ее класса, и он всерьез собирался сходить к ней в школу и поговорить с ее классным руководителем.
– Но пока мы все это отложим, потому что сегодня в центре внимания должна быть только ты, Бекс, – сказал он. – И мы с Эмили твердо намерены устроить тебе настоящий праздник!
Вот так и вышло, что в час дня мы втроем оказались в ресторане «Шанкерз Армз», и нас моментально провели наверх, в одно из тех помещений, где Доминик обычно собирал своих лейбористов. Сама я присутствовала на таком собрании лишь однажды и очень недолго. Помнится, это была какая-то весьма темная комната, практически лишенная мебели, и лишь на стенах висело несколько постеров и картин. Теперь же весь верхний этаж был ярко освещен разноцветными фонариками и толстыми свечами в высоких стеклянных сосудах. Целая туча воздушных шаров оккупировала один из углов продолговатого помещения, которое наискось пересекали два накрытых стола. У дальней стены расположился диджей со своим оборудованием; там же было оставлено немного свободного пространства для танцев; импровизированный танцпол был оформлен цветными фонариками, а сверху над ним свисал огромный зеркальный шар. Гостей, приглашенных, разумеется, Домиником, было уже довольно много – человек восемьдесят, а то и больше, – и они занимали основную часть комнаты. Среди них я увидела кое-кого из преподавателей школы «Саннибэнк Парк», с которыми была знакома, когда работала в этой школе, хотя и не слишком близко, чтобы в дальнейшем стремиться к сколько-нибудь тесным отношениям. И, конечно же, родня Доминика была уже там. Эстеллу и Викторию, а также их мужей я уже знала. Молодая женщина с длинными косами и с ребенком на руках была, по всей видимости, его младшей сестрой Майрой. А рядом с его родителями, Блоссом и Сесилом, сидела некая престарелая дама, оказавшаяся, как я впоследствии убедилась, той самой легендарной Гренни О, бабушкой Доминика. Кроме того имелись по меньшей мере две дюжины теток, дядьев, двоюродных братьев и сестер, а также щедрая поросль детей всех возрастов. Большинство присутствующих были явно афрокарибского происхождения, но и со стороны Сесила было несколько человек, в основном весьма пожилых. Меня несколько ошеломило зрелище столь пестрой толпы, собравшейся в одном помещении, и особенно я растерялась, когда Доминик, войдя в зал, громко крикнул: А вот и новорожденная! – и все разом повернулись и уставились на меня, а некоторые еще и заулюлюкали и принялись выкрикивать мое имя. Затем наступила выжидательная тишина, что в определенном отношении оказалось куда хуже приветственных воплей, и я догадалась, что, видимо, должна что-то сделать – улыбнуться, помахать рукой или, может, кого-то обнять.
Первой ко мне потянулась, сияя улыбкой, та молодая женщина с косами. Я ухитрилась улыбнуться в ответ, и она воскликнула:
– Я так рада наконец-то с тобой познакомиться! – Голос ее оказался до странности похож на голос Доминика. – Я его…
– …младшая сестра Майра, – подхватила я и с улыбкой прибавила: – Я тоже страшно рада тебя видеть.
Майра была значительно меньше меня ростом, и у нее были чудесные темные глаза, большие и невероятно выразительные. Малышу у нее на руках, завернутому в стеганое одеяльце, было всего месяца три.
– Маме
