и не сумел там прижиться.
Я растерянно на нее посмотрела:
– Ты имеешь в виду школу «Король Генрих»?
– Неужели он тебе не рассказывал? Ну, типичный Доминик! Он ведь там целый год проучился. Только ничего из этого не вышло. Слишком уж там много снобов. И слишком много белых. Так что он потом снова в «Саннибэнк Парк» вернулся. И мы все тоже в эту школу ходили. Там было здорово. – Майра схватила мою руку и крепко ее стиснула. – Что-то я опять разболталась. Ты уж меня извини. Пора нам к гостям вернуться и праздничный торт разрезать.
Чувствуя легкое головокружение, я последовала за Майрой в переполненный народом зал, чувствуя себя еще более усталой и несчастной, чем раньше, да к тому же у меня в этой тесноте, похоже, начинался приступ клаустрофобии. Доминик учился в «Короле Генрихе»? Но почему, скажите на милость, он мне-то ни слова об этом не говорил? Ведь если он там учился, то наверняка должен был знать Конрада!
Диджей включил музыку, и кое-кто из гостей, расчистив себе местечко в дальнем конце зала, принялся танцевать. Доминик у стола разливал по пластиковым стаканчикам шампанское.
– А вот и она! – воскликнул он. – Внимание! – Он что-то сказал диджею, и музыка смолкла на середине такта. Доминик взял в руки микрофон, постучал по нему, и оттуда донеслось предупредительное бормотание обратной связи. – Я хочу, чтобы сейчас все меня послушали! – громко сказал он. – Вы знаете, по какому поводу мы сегодня здесь собрались. – Зал притих, слышались лишь шарканье ног, возбужденный шепот да отдельные призывные посвисты.
– Дом, похоже, намерен торжественную речь толкнуть, – шепотом сказала Майра, снова стискивая мою руку. Похоже, все родственники Доминика относились к числу людей с повышенной тактильностью. В отличие от меня самой; я не люблю, когда ко мне прикасаются; кроме того, я постоянно думала о том, какая у меня, должно быть, противно холодная и вялая лапка, которую Майра так горячо сжимает в своей руке, и совершенно не знала, что мне с этим делать. Мне казалось, что было бы грубо и некрасиво просто отнять у нее свою руку, и я решила оставить все как есть, притихнув, точно перепуганный птенец, и надеясь, что раньше или позже она сама меня выпустит. А Доминик действительно «толкал речь».
– Когда я познакомился с Ребеккой, – вещал он, – и узнал, что она ни разу не праздновала свой день рождения, ни разу не пила шампанское, ни разу не танцевала в свое удовольствие, я решил непременно привести ее к нам домой, к вам, потому что был уверен: вы точно ее полюбите. – Он помолчал, посмотрел на меня и улыбнулся. – Возможно, не так сильно, как ее люблю я, но погодите. Если ей дать время, она всех вас просто влюбит в себя.
Я вдруг почувствовала, что куда-то двигаюсь – оказалось, что это Майра мягко направляет меня в сторону микрофона и праздничного торта. Наверное, подумала я, именно ей велели помочь мне проявить необходимое сотрудничество, поскольку по возрасту она ко мне ближе всех и, похоже, больше всех мне понравилась.
А Доминик продолжал:
– С тех пор Ребекка и Эмили стали неотъемлемой частью моей жизни. Нам уже многое довелось пережить вместе. И хотя прошло еще не очень много времени, я уже понимаю, что не могу жить без тебя, Бекс, без вас обеих, а потому хочу спросить тебя прямо сейчас… – Он улыбнулся и протянул мне руку: – Скажи, Ребекка, согласна ли ты стать моей женой? Согласна ли ты стать миссис Бакфаст?
Глава пятая
Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 9 июля 1989 года
Я часто задумываюсь: а что бы я ответила ему, если б мы были одни? И точно так же мне порой хочется узнать, какое чувство Золушка, Галатея или та нищенка, в которую влюбился король Кофетуа[57], на самом деле питали к тем мужчинам, которые их спасли. Бросились, обливаясь слезами благодарности, на грудь своему спасителю и возлюбленному? Или же сразу признали, что по долгам нужно платить? Когда живешь так, как жили мы с Эмили, когда изо дня в день питаешься лапшой по десять центов пакетик и распродаваемыми со скидкой овощами с рынка, когда приходится высчитывать каждый пенни, покупая своему ребенку «новую» куртку в благотворительном магазине и зная, что пятьдесят пенсов ты каждый день обязана бросить в газовый счетчик, можно ли отказаться от предложения всегда вкусно есть, мягко спать и быть спокойным за будущее, как свое собственное, так и твоего ребенка? Для таких, как мы, единственная привилегия – это согласие. А Доминик, человек очень хороший и добрый, даже не догадывался, чего мне стоило всем улыбаться, держа его за руку, и позировать дядюшке Бобсу, который затем принялся фотографировать нас со всеми по очереди – с Майрой, с другими сестрами Дома, с его родителями, с тетушкой Фи, с малышом Тути, с Нормой, с Гренни О… Господи, да со всей этой «бандой», как называл свою родню Доминик.
Полагаю все же, что со своей ролью я справилась вполне приемлемо. Актерство у меня всегда неплохо получалось. И все же, пока длилось это бесконечное празднование – разрезая гигантский торт (который Эстелла испекла собственноручно), выслушивая бесконечные тосты, обнимаясь и целуясь с какими-то едва знакомыми людьми, танцуя с Домиником медленный танец и целуясь с ним тем долгим поцелуем, который был, естественно, запечатлен камерой дядюшки Бобса, а мне показался поцелуем сразу тысячи людей, – я постоянно чувствовала внутри себя некую пустоту и казалась себе похожей на высушенную тыкву-горлянку, в которой еще погромыхивает несколько оставшихся сухих семян. И, подобно этим сухим семенам, в голове моей перекатывались одни и те же мысли:
Значит, Доминик тоже учился в школе «Король Генрих».
Почему же он никогда мне об этом не рассказывал?
Мог ли он знать Конрада?
А может, они даже друзьями были?
Я все-таки ухитрилась выдержать это испытание и ни разу не позволила маске счастливой невесты соскользнуть с лица. Если бы вы, Рой, впервые увидели снимки, сделанные в тот день, вам наверняка показалось бы, что я пребываю в полном восторге и отлично провожу время. К счастью, я тогда была девицей довольно фотогеничной, так что снимков, которые мне не льстили бы, практически нет. Вот я в объятьях Доминика и смеюсь во весь рот; вот я с Майрой и ее сестрами, и все мы просто умираем от смеха; а это я с Тутти на руках, вся такая нежная, словно Богоматерь; а здесь я с бокалом шампанского в руке, и на мне свитер, связанный Блоссом, в котором я похожа на четырнадцатилетнюю девчонку, напялившую бабушкину кофту. А это рядом со мной Гренни О,
