Впрочем, какая разница, подумала она, безучастно скользнув на очередном повороте взором по лицу приотставшего Акимушкина, профиль которого вдруг оказался в круге света. У него был необычайно длинный и смешной нос – вполне соответствующий этим нечеловеческим усам, вдобавок острый на конце, будто клювик у скворца. Что-то было странное в этом… что-то неестественное. Как если бы к обычному человеческому носу для забавы пристроили малую палочку. «Но как же это можно бы сделать? – размышляла Юлия, с наслаждением отгородившись этим пустяком от реальности. – Никаким клеем не удержится. Веревочками тоже – первое дело будут соскальзывать, да и не видно на лице Акимушкина никаких веревочек. А, вот, есть отгадка! Надобно отыскать малую рогулечку, раздвоенную веточку и зажать ею нос. Тогда он сделается смешным и острым, однако ноздри будут зажаты и говорить придется в нос…»
Какая-то мысль пронеслась в голове Юлии, да сбилась: священник остановился и как бы со смущением пробурчал:
– Вы обвенчаны. В знак любви вашей поцелуйте друг друга.
Белыш, загораживая свет крутыми плечами, надвигался на нее… блеснули его глаза… Но ей было сейчас не до него: смутное подозрение, давно тревожившее душу, оформилось в догадку, сперва ошеломившую своей чудовищностью, а потом опалившую яростью. Этот запах, и сложение, и нервное похрустывание пальцев… Гнусавый голос? Рогулькой зажат нос, чтобы говорить невнятно, неузнаваемо! Усы? Да ведь все просто! Юлия резко повернулась к ничего не подозревающему Акимушкину и схватила его за нос так сильно, что он по-поросячьи взвизгнул от боли и отшатнулся, оставив в дерзновенной руке Юлии малую, но тесную рогулечку и… усы. Пышные свои, роскошнейшие усищи!
– Предатель!
Юлия широко замахнулась для оплеухи, но чьи-то железные пальцы стиснули ее запястья, и шепот:
– Велено же целоваться, а не драться! – коснулся ее дрожащих от возмущения уст.
* * *
Он сразу захватил ее в плен и тисками рук, и жадной, болезненной хваткой рта. Стоило Юлии рвануться, как он завел руки ей за спину, придавив к своему каменно-твердому телу, так что она вздохнуть не могла, а малейшее движение ее губ, пытавшихся вырваться, стерегли его зубы. И он раза два-три довольно-таки крепко укусил Юлию, пока она не ощутила солоноватый вкус крови и не сдалась, подчинилась этой боли.
В голове у нее черт знает какая сумятица творилась, но жар этого поцелуя выжег все мысли, наполнил тело томительной медовой сладостью, а голова пошла медленно кружиться, так что Юлия просто вынуждена была еще крепче прижаться к своей единственной опоре.
Тиски его рта чуть ослабели, и язык нежно, осторожно обводил ее искусанные губы, как бы прося прощения за грубость… или страсть?
У нее вдруг сердце зашлось от щемящей нежности этого нового поцелуя. Божественное ощущение, когда язык его коснулся ее нёба…
Он отпустил ее руки, но ничего, ничего другого она не могла сделать, как обнять его за шею и осторожно, самыми кончиками пальцев, коснуться его затылка под упругими завитками коротко стриженных волос.
Он что-то тихо выдохнул ей в губы, какое-то слово, но Юлия не расслышала и сделала попытку отстраниться, переспросить, однако жених перехватил рукою ей голову, не давая разомкнуть рта, и, не прерывая поцелуя, провел, едва касаясь, указательным пальцем по своим губам, по губам Юлии, и она приняла его палец себе в рот, чуть посасывая, чуть покусывая и обводя напряженным языком луночку ногтя.
Белыш коротко вздохнул, перехватил другой рукой Юлию ниже талии, и она едва не лишилась сознания, ощутив силу его желания.
– О милая… милая моя! – простонал он, нетерпеливо комкая, задирая ее платье и уже поцарапывая ногтем обнаженное бедро. – Ты пришла! Ты со мной!
И тут Юлия, коротко взвизгнув, отпрянула, оттолкнула его изо всей силы, так что он, падая, сшиб свечу с подобия алтаря.
Да ей и не нужно было света, чтобы узнать его. Ведь это был Зигмунд!
23. Первая брачная ночь
«Коли так… вы меня в подлецах все время числили? Коли так – нам и говорить более не о чем!»
– …О чем это вы, барыня?
Юлия обернулась, не сразу поняв, что не Зигмунд стоит перед нею, с лицом холодным, хотя сердце его горит яростью, а денщик его Антошка, и не слова бесповоротного прощания вновь брошены ей в лицо, а робко вымолвлено недоумение.
– Что ты? – исподлобья глянула Юлия, и Антон испуганно хлопнул ясными голубыми глазами:
– Зову вас, зову, а вы не откликаетесь, бормочете все свое…
– Ладно. Что нужно-то? – неприветливо оборвала его Юлия, и Антон попятился:
– Ку-ку…
– Ку-ку?! – зловеще повторила Юлия. – Ты что же, издеваешься надо мной?! – И Антон обреченно вытянулся, заворотил голову, с готовностью подставляя себя под барские оплеухи:
– Никак нет! Ку-кухарка в наем пришла!
Юлия мгновение смотрела на него лютыми, незрячими глазами, и жар стыда опалил ей лицо.
Бедняге Антоше немало, конечно же, перепало от ее бешеного норова за последнюю неделю, но чтобы ждать от нее рукоприкладства… Хорошо же, верно, показала себя молодая барыня!
– Ты иди, Антоша, – сказала она ласково и слабо улыбнулась, когда у денщика глаза едва не вывалились из орбит от изумления. – Я сейчас буду.
И снова отвернулась к окну, сплела пальцы, нервно, громко хрустнула ими, пытаясь успокоиться.
Этот звук напомнил ей, понятное дело, доктора Королькова, и Юлия сама не знала, всхлипывает она или усмехается, воображая, каково ему, бедному, досталось в ту несусветную ночь! Мало того, что схватили за нос, оборвали усы, назвали предателем – еще и принудили быть свидетелем первой супружеской ссоры новобрачных Белыш-Сокольских.
– …Но меня и в самом деле так зовут! – воскликнул Зигмунд, когда Юлия первым делом обвинила его в подлоге: мол, выведал, что она ждет вести от отца о грядущей своей свадьбе с Белышем, и заступил его место. – Если кто-то думает, что Александр Белыш и Сигизмунд Сокольский – два разных человека, то они ошибаются! Отец у меня русский, мать – наполовину из Гедиминовичей-Бельских, наполовину из поляков, Сокольских. В честь одного прадеда назвали Александром, в честь другого – Сигизмундом, а на литовский манер – Зигмундом: так нравилось матушке.
Юлия стояла перед ним дура дурой. А и впрямь – кто же она еще?! Можно было связать все эти ниточки еще при разговоре со Ржевусским, который упоминал враз и Белыша, и Сокольского среди своих парижских знакомцев. Мало вероятия, чтобы они оба одновременно оказались среди друзей его детства – скорее всего речь шла об одном и том же человеке… как и выяснилось впоследствии.
И многое другое выяснилось в ту безумную, душную, предгрозовую ночь.
