Что касается Ника, он уж слишком невежливо отвергал все ее усилия облагородить наш круиз умными лекциями, да и надежды на предложение работы от Фонда Акраб особой не было. Единственное предложение Ника касалось меня: сокровища или нет, Ник все равно готов был заплатить мне еще десять тысяч долларов, чтобы я вместе с ним продолжила охоту за кладом амазонок.
Я ему высказала все, что об этом думаю. Не то чтобы мне хотелось наказать его за ту неуверенность, которую он с такой готовностью вселил в меня, а скорее я и сама не знала, каким должен быть мой следующий шаг. Несмотря на наше не слишком добровольное заключение на «Пенелопе» и вероломное поведение Ника, мне трудно было представить, что я расстанусь с ним; он уже стал представлять для меня все то, что когда-то предсказывала мне бабуля: жизнь, полную приключений, опасностей и открытий. И на ее фоне та реальность, что ожидала меня дома, просто меркла. После почти двухнедельного отсутствия я уже с трудом вспоминала, что же такого привлекательного я находила в оксфордской карьере и почему так спешила вернуться. Чем больше я знакомилась с чужим миром вокруг меня, тем сильнее старый Авалон, с его потрескавшимися, поросшими мхом стенами и готическими холодами, таял в тумане…
– Ага! – Мистер Телемакос повернулся спиной к шумному порту и кивнул в сторону берега по другую сторону пролива. – И где мы теперь?
– В Турции? – предположил Ник.
– А там что?
– Тоже Турция.
– Да-да-да… – Мистер Телемакос как будто был слегка раздражен. – Но в целом, во всеобщей схеме вещей и событий?
– Это прославленный Геллеспонт, – пояснила я Нику, постукивая зубами от резкого ноябрьского ветра, который постоянно дул со стороны Мраморного моря и, как мне казалось, из русских степей. – Пункт соединения двух континентов. Здесь Европа целует Восток.
Ник перевел взгляд с одного берега на другой, засунув руки в карманы.
– Ну, это скорее воздушный поцелуй, разве не так?
– Попытайтесь включить воображение, – предложила я. – И погрузитесь в романтику. Вспомните лорда Байрона.
– Геро и Леандр! – воскликнул мистер Телемакос, качая головой с такой выразительностью, словно говорил о своих близких родственниках. – Она была жрицей Афродиты и жила вон в том городе. Она влюбилась в Леандра, который, к несчастью, жил на другом берегу. Вот он и плавал туда-сюда, пока… Ну, пока не утонул. – Мистер Телемакос пожал плечами, думая уже о чем-то другом. – Кто-нибудь собирается ее разбудить?
– И почему это всегда, – пробормотал Ник, пока мистер Телемакос нервно топтался возле свернувшейся клубком Ребекки, – именно мужчины должны плавать туда-сюда?
– Судя по всему, – сказала я, невольно цитируя маму, которая не раз и не два пыталась отговорить отца проводить выходные у моря, – это связано с особенностями их кровообращения.
– Ну, на этот счет можете не беспокоиться, женщина Северного моря. – Ник взял мою холодную руку и энергично растер ее. – С моим кровообращением все в полном порядке.
Я все еще ощущала легкое волнение от этой неожиданной близости, когда за нами приехал доктор Озлем, старый друг мистера Телемакоса и куратор расположенного неподалеку музея. Хотя мужчины приветствовали друг друга с одинаковой энергией, я сразу заметила, что доктор Озлем представляет в этой паре нечто вроде смягчающего начала «инь», в противоположность неутомимому «ян» нашего экспансивного капитана.
Худощавый, хрупкого сложения и согнутый, как я предположила, долгими годами неблагодарного труда, доктор Озлем приветствовал нас всех вялыми рукопожатиями и настороженным взглядом. Мы едва успели погрузиться в его пыльный старый микроавтобус «фольксваген», как он оглядел нас в зеркало заднего вида и вздохнул с выражением унылого отчаяния на лице.
– Вы хотите увидеть браслеты? – спросил он таким тоном, словно мы ехали на похороны кого-то из его родственников. – Ладно, я вам их покажу.
Браслеты амазонок были выставлены в стеклянной витрине в главном зале музея, управляемого доктором Озлемом, а сам музей был просто скромной группой сараев, в которых хранились археологические находки, сделанные в окрестностях Чанаккале.
– Вот, – сообщил доктор Озлем, пренебрежительно кивая на двух свернувшихся кольцом бронзовых шакалов, которые на первый взгляд выглядели точно так же, как мой собственный. – Неплохая работа, правда?
Первой недоуменное молчание нарушила Ребекка:
– Вы хотите сказать, они фальшивые? Это копии?
Доктор Озлем вскинул голову:
– Боюсь, что так.
– Но… – Я еще не успела осмыслить тот факт, что две копии браслетов амазонок могли каким-то образом очутиться в случайной стеклянной витрине в Турции. – Но почему?
– Их нашли здесь, у Трои, около ста лет назад, – пояснил доктор Озлем. – Но в то время археология была слишком примитивной, и мы просто не знаем, в каком именно слое они лежали. Один обнаружили в захоронении рядом с древней береговой линией; второй был найден при раскопках царского дворца. – Доктор Озлем уставился в выложенный плиткой пол, который явно не мыли уже много недель. – Наше прошлое лежит под нами, как вам известно, и самые близкие к нам времена расположены на поверхности, а самое далекое прошлое – в глубине. Ну и когда наш дорогой Генрих Шлиман в конце девятнадцатого века начал искать гомеровскую Трою, то был уверен, что она кроется достаточно глубоко, и его не слишком интересовали те слои, сквозь которые он прорывался в ее поисках. Так что, видите ли… – Доктор Озлем выпрямился, чтобы сделать глубокий вдох, а затем медленно выдохнул. – С тех пор очень многое основательно перепутано.
Рассеянно поглядывая по сторонам, я поняла, что он имел в виду. Экспозиция в этом зале была несколько бессмысленной; в одной и той же витрине красовались предметы, относившиеся к разным временным периодам, а на ряде пьедесталов торчали бюсты, у которых практически не осталось лиц и – что было вполне понятно – под которыми не было идентификационных табличек.
– Я знаю, – снова вздохнул доктор Озлем, проследив за моим взглядом. – Но лишь на некоторых из наших витрин есть замки, так что нам приходится осторожничать с хронологией.
– Мы обычно считаем, что в Трое имеется девять слоев, то есть девять периодов, – перебила его Ребекка, обращаясь в первую очередь к Нику. – Шлиман был убежден, что Троянская война относится к весьма раннему периоду, к слою, который назван Троя-два, но в наше время многие считают, что гомеровская Троя расположена гораздо выше – в слое Троя-семь-а. К несчастью, как вы можете догадаться, после беспорядочных раскопок Шлимана от слоя семь-а мало что осталось. Но он нашел золото, – Ребекка поморщилась, неохотно выражая одобрение энтузиасту, – а это весьма поощрило многих к дальнейшим изысканиям.
– Так, значит, слой семь-а и есть гомеровская Троя? – спросил Ник.
Глаза Ребекки вспыхнули.
– Ох, – проворчала она, – если бы вы только знали…
– Да-да, – возразила я. – Они просто обязаны это знать. Прошу тебя.
– Дело в том… – Ребекка с робким почтением посмотрела на доктора Озлема. – Дело в том, что мы все зацепились за слой семь-а, потому что это выглядит наименее неправдоподобной теорией. Но я вам клянусь, никто бы не поставил на это свою голову. Да и с какой стати? – Видя, как доктор Озлем едва заметно кивнул и улыбнулся, Ребекка продолжила уже более уверенно: – Если мы ищем ту Трою, что выглядела весьма внушительно, с высокими стенами, достойными того, чтобы их воспел Гомер, то Троя-шесть – просто карлик на таком фоне. Но проблема в том, что все ищут Трою, разрушенную войной, также описанную Гомером. И в таком случае это действительно похоже на слой семь-а. Однако, по моему скромному мнению, слой семь-а – это лишь печальные остатки великолепного города, которые вряд ли стоили десятилетней осады. Более того, Троя-семь-а была разрушена, скорее всего, около тысяча сто девяностого года до нашей эры, что, по мнению многих, слишком поздно. Как бы смогли греки отправиться на войну с тысячей кораблей, когда они сами в этот период уже находились в процессе уничтожения? В этом просто нет смысла. И тогда перед нами возникает другая картина: это были последние дни той цивилизации, которую создали греки. По берегам Средиземного моря уже неслись безграмотные варвары, накатываясь на все разрушающей волной, и весь этот регион погрузился в темные века, длившиеся несколько столетий, пока греки наконец не создали свой алфавит на основе финикийского около восьмисотого года до нашей эры.
Я хлопнула в ладоши:
– Видите? Бекки все это вычислила!
– Едва ли. – Ребекка нервно пожала плечами, словно извиняясь перед доктором Озлемом. – Это просто предположение…
– Так, значит, – заговорил Ник, – если это не слой семь-а, то тогда который?
