А когда в городе все узнали о страшной смерти Нины, опомнились от злого на-вождения, испугались страшно. Ведь многие девки тоже с немцами гуляли, многие жители города у немцев работали, чертежниками, землемерами, электромонтерами, рабочими на заводах, на электро-станции в гор и райуправлениях, а то просто были шоферами и рубили дрова на комендантских дворах. И поняли, что и им никому не будет пощады от папаши. Всех их побьет, а не только старост, полицейских и агрономов. Время было грозное, напрасно, совсем зря травили Нину, выгнали ее из города на мучительную смерть и поруганье Красникову. Слушали гневные, обличительные слова Веры, смущенно с горем чесали в затылках: «Вы, конечно, правильно нас дураков ругаете. Но ведь мы не хотели ее смерти, так только легонько ругали, а за что самим теперь не ясно. Ведь, что спала с Галаниным, так это дело очень даже понятное, молодое. Все мы такие, кабы мы знали, что она так близко к сердцу наши слова шутейные принимает, да никогда бы не позволили, и сынок ее Вася… ну совсем напрасно, и отец! А Нина честная вдовушка была, с одним только разок переспала, а бабы наши проклятые и перебесились, а почему? из зависти, суки! А теперь и они плачут, когда поздно стало».
Но сожаления были поздние и раскаяние не могло вернуть жизнь мертвым. Постепенно горе проходило, думали меньше о страшном. Не такое было время, чтобы об одной только женщине тревожиться, жизнь человеческая не стоила ни одного рубля. Нужно было самим спасаться, чтобы не сдохнуть с голода, пришла новая беда, реквизиция скота в городе. Забирали последних коров, забрали корову и у дяди Прохора. И беда никогда не приходит одна, тянет за собой новую. Потеряла работу Вера. Уже во второй раз. В первый раз, после того как ее со Столетовым арестовали по доносу, за принадлежность к коммунистической партии, тогда освободил Шубер, благодаря тому рапорту, который ему написал уезжая, Галанин. Освободили, но Исаев, у которого в Райзо служила Вера, ее все таки уволил, не хотел иметь неприятностей со своей, с подозрительным прошлым, машинисткой.
А теперь уехал Губер, у которого она устроилась домработницей, пошла и на это унижение. Тяжело было ей угождать требовательному немцу, отбиваться от его настойчивых ухаживаний, но терпела и сумела так себя поставить у Губера, что тот бросил свои бесплодные попытки, благо Сара была его постоянной любовницей, и даже ее боялся и уважал. Губер перевелся в областной город, давно боялся парти-занов, жаловался на старость, язву в желудке, писал бесконечные рапорта с приложением медицинских свидетельств, пока не добился. Обрадовался, когда получил принципиальное согласие его перевести в область и, не ожидая приезда своего заместителя, уехал. На прощанье выписал Вере много мяса и масла, обещал рекомендовать ее новому коменданту и поцеловал в лоб свою дорогую Марию Луизу, как он называл в честь своей дочери, Веру.
Стала Вера безработной, помогала дома по хозяйству испуганной тете Мане, смотрела как старался все быстрей шить сапоги немцам дядя Прохор и с нетерпеньем ждала приезда нового коменданта и одновременно боялась, боялась что приедет молодой, с которым ей будет трудней защищать свою честь. В мороз и вьюгу ходили полицейские по дворам, выгоняли из теплых хлевов коров, гнали их в Заготскот к Котову. Женщины плакали, просили их пожалеть: «Ведь последнее берете, сволочи! Что же нам теперь делать? Гоните тогда и нас в Заготскот, все равно один конец подходит». Полицейские смущались, извинялись: «Да мы что? мы — ничего! приказ г. Исаева!» Шли к Исаеву, тот выходил из дома Красникова, в котором поселился, к просителям. В красивых сапогах, в полушубке, он стоял перед бабами и разводил руками: «Ничего не могу поделать, бабоньки! Приказ с/хозяйственного коменданта».
Бежали к с/хозяйственному коменданту, переводчик Коль, Еременко спрятался, чтобы не видеть несчастных, сердито кричал: «Расходись! Г. комендант уехал. Приказ остается в силе на нужды германской армии! Расходись, я вам по-русски приказываю. Жердецкий, гони их по шеям». Жердецкий старался, действовал прикладом, женщины с плачем разбегались, приходили к голодным детям, плакали вместе с ними: «Что же это такое? Все нас мучают, немцы, свои русские! За что? помирать будем как собаки, еще хуже чем евреи!»
Легли в тот день спать голодные, без молока, их главного теперь питания. А на другое утро совершенно неожиданно, как снег на голову, свалился Галанин. Товарищ белогвардеец! Тот кто им летом горы золотые обещал, а потом скрылся. Вернулся немного поздно. Но лучше поздно, чем никогда!
***
На обед Вера напрасно ждала своего коменданта. После долгих разговоров с Шаландиным, бледный и расстроенный он уехал на санях с Эйхе в МТС, которая находилась в трех километрах от города по эту сторону реки. Пробыли они долго в этих запущенных мастерских, ходили по длинным сараям, где стояли ржавые комбайны, тракторы и грузовики, в починочной мастерской смотрели как трактористы вяло работали около разобранных машин.
Эйхе жаловался Галанину на рабочих, на их лень и неуменье: «Не знаю, удастся ли все закончить к весенней кампании. Сами видите, люди едва двигаются, да и не мудренно с таким пайком. Сами рабочие получают достаточно хлеба, мяса и картофеля, но, к сожалению они все семейные и своей порцией делятся с женой и детьми и вот вам результаты!»
Галанин его успокаивал: «Все устроится. Я распоряжусь. Не могу понять, как Губер допускал такое безобразие. Да и вы хороши! От него не требовали». Эйхе съежился, промолчал, потом подвел Галанина к подвалу, около которого стоял полицейский, перед тем как отпереть, попросил Галанина потушить папиросу, включил свет: вдоль стен правильными рядами стояли железные бочки, сильно пахло бензином. Галанин удивился: «Неужели бензин?» Эйхе самодовольно смеялся, потирая руки: «Самый настоящий и смазочное масло. Это я еще летом организовал. Отсюда недалеко вдоль шоссе были русские склады, не успели сжечь при отступлении, я мобилизовал все телеги и привез сюда сколько мог. Жаль что мало». — «Мало? да здесь на пару лет хватит!» — «Вполне, Только, г. комендант, ради Бога, никому ни слова, ведь узнают, отберут. А что я тогда буду делать? как пахать, сеять, молотить! Ведь я теперь всем обеспечен, машинами, горючим, запасными частями, которые вы нам прислали. Остается только работать, но, вот если вы моих рабочих подкормите, я буду самым счастливым человеком в мире. Я покажу как работает Эйхе!»
Вернувшись в мастерские Эйхе с любовью поглаживал железные бока машин, шутил с рабочими, те грубо огрызались: «Ты сам попробуй на голодное брюхо, тогда небось подгонять не будешь!» Галанин обходил их тесные квартиры, смотрел на голодных детей, на которых кричали злые матери: «Пропасти на вас нет, все хлеба, да хлеба! надоели, глаза бы вас не видали». Провожали начальство на улицу, где Аверьян ждал, сгорбившись от холода на санях, прощаясь женщины просили: «Так значит, будет нам легче, позаботитесь, г. комендант?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
