Город поражал своими размерами и необъятностью открытого пространства. Он был наполнен свежим воздухом, светом и радовал новизной. Улицы Петербурга были широкими, места, отведенные для торговли и отдыха горожан, хорошо спланированными, дворы просторными, а дома — вместительными. Коль писал: «В Лондоне, в Париже и в некоторых городах Германии существуют кварталы, которые кажутся настоящим пристанищем нищеты и голода… где дома выглядят такими же убогими и жалкими, как и их обитатели. Такого вы не встретите в Петербурге. Распространенное у нас представление о том, что в русских городах великолепные дворцы и убогие хижины соседствуют друг с другом, основано на ложном свидетельстве или недоразумении. Ни в одном русском городе, где бы он ни находился, не существует такого разительного контраста между нищетой и роскошью, который можно наблюдать в каждом городе Западной Европы».
Даже в середине девятнадцатого века многие русские, включая зажиточных горожан, все еще предпочитали строить дома из дерева. Наряду с этим русские использовали кирпич и штукатурку, а мрамор и гранит — только в случае, если их принуждали к этому, так как влага просачивалась сквозь гранитные блоки и в жестокие, холодные зимы стены промерзали и трескались.
Из-за непродолжительности северного лета и нетерпеливости русских дома возводились с поразительной скоростью, почти так же быстро, как театральные декорации. Россияне очень любили менять убранство зданий; считалось, что для какого-нибудь праздника ничего не стоит заменить двери, окна или даже полностью разобрать одну из стен. Несмотря на холодный климат, окна в домах делали широкими; русские любили большие стеклянные плоскости, которые придавали их домам, по словам Коля, «вид хрустальных дворцов».
Некоторые здания Санкт-Петербурга были огромными, и в них могли жить несколько тысяч обитателей — Зимний дворец вмещал шесть тысяч человек, Военный госпиталь — четыре тысячи; Кадетский корпус был рассчитан на несколько тысяч воспитанников. Довольно рано петербуржцы стали отдавать предпочтение большим квартирам перед частными домами. Еще в начале девятнадцатого века при отделке таких колоссальных апартаментов реализовывалось множество современных идей — свободная планировка, центральная система отопления, бездымные камины, примыкающие друг к другу гостиная и спальня, просторные прихожие и висячие декоративные растения. Плата за квартиру включала суммы за воду, за освещение внутренних помещений и дворов, а также за расход дров для печей и плиты в кухне. Воду доставляли в больших бочках, и во дворах всегда строили бани с парилками, которые отапливались дровами. Русские считали совершенно неприемлемым плескаться в грязной воде в ванне, как это делали европейцы.
Длинные низкие строения иногда растягивались на несколько кварталов; обычно к ним примыкали дворовые флигели. Дома соединялись между собой, образуя знаменитые, описанные в произведениях Достоевского внутренние петербургские дворы — иные настолько просторные, что в них мог провести учения кавалерийский полк. В таких огромных жилых комплексах обитали самые разные люди. Коль так рассказывает об одном из домов: «По одну сторону на первом этаже располагались прилавки базара, по другую — ряд немецких, французских и английских лавок. На втором этаже проживали два сенатора и семьи нескольких состоятельных частных лиц. На третьем находилась школа с пансионом для учеников и квартирами преподавателей, а со стороны двора, кроме многих безымянных и неприметных людей, обитало несколько майоров и полковников, вышедших в отставку генералов, армянский и немецкий священники.»
В каждом из этих домов имелся своего рода ангел-хранитель, «сторожевой пес» и смотритель в одном лице, называвшийся дворником; зачастую им был отставной солдат. Он следил за чистотой двора, наблюдал за тем, чтобы на крыше не скапливался снег, привозил с реки воду и являлся по звонку любого жителя днем и ночью. Другой колоритной фигурой был будочник, то есть обыкновенный полицейский, сидевший в небольшой будке на углу; при необходимости его всегда можно было позвать.
В связи с тем, что постройки в городах были в основном деревянными, огонь представлял большую опасность для населения. Готье горько жаловался, что ему никак не удавалось выкурить любимую сигару, так как курение на улицах Петербурга было запрещено. Однажды ему пришлось спрятать зажженную сигару под рукав, и она сразу погасла. Пожилые дозорные постоянно прохаживались по круглым площадкам каланчей, возведенных во всех частях города. Они всегда были готовы вывесить красные флаги, когда наступала опасность наводнения, а для оповещения о пожаре черные шары — днем или зажженные красные фонари — ночью.
Санкт-Петербург был оживленным интернациональным городом. Гул многоязычного говора оживлял улицы столицы. Вдоль широких проспектов прогуливались люди изо всех уголков Европы и Азии: черные, желтые, белые лица, представители всех рас в самых разнообразных костюмах многих народов Земли. Здесь были английские и американские шкиперы, светловолосые норвежцы, разодетые в шелка бухарцы и персы, индийцы, китайцы с длинными черными косичками, белозубые арабы и коренастые немцы.
В российской столице иностранцев встречали с русским гостеприимством, и в течение всего девятнадцатого века они прибывали сюда широким потоком в поисках счастья или просто желая увидеть этот город. Приезжали люди из всех слоев общества — солдаты и посланники, учителя и гувернантки, писатели и художники, торговцы и ремесленники. Многие из них оставили подробные и живые описания своего пребывания в Петербурге, рассказывая о своих впечатлениях, вплоть до мельчайших деталей быта.
Те иностранцы, которые принимали решение обосноваться в Санкт-Петербурге и работать здесь, получали целый ряд привилегий. В городе существовали поселения англичан, французов, шведов и немцев, занимавших самые разные посты, начиная от министра и кончая пекарем. В столице эти иностранцы создавали свои театры, клубы и газеты. В открытом и дружелюбном русском обществе границы между классами не соблюдались так строго, как во Франции или в Англии. Здесь вовсе не считалось зазорным заниматься торговлей, и многие элегантные портные или купцы в бальных залах свободно смешивались в толпе со своими заказчиками из высшего света. Немало иностранных торговцев сколотили в Петербурге капитал и выдали своих дочерей замуж за аристократов.
Большую часть городского населения Петербурга составляли приезжие, поскольку сюда устремлялись жители всех уголков Российской империи. Различные мундиры казаков и гренадер, кирасир и улан соседствовали с красными и синими сарафанами и цветастыми платками крестьянских девушек, с синими кафтанами извозчиков и купцов. Кормилицы одевались в особые костюмы, которые по традиции продолжали носить до самой революции: ярко синий сарафан, если нянька кормила мальчика, и красный, если ее подопечной была девочка. Одежда кормилицы расшивалась золотыми нитями, а на ее голове красовался кокошник из красного или синего бархата в виде диадемы. Они заплетали волосы в две длинные косы, которые спускались по спине, а на шее часто носили большие янтарные бусы, так как русские полагали, что янтарь предохраняет от болезней.
Невский проспект был оживленным центром городской жизни. Эта широкая улица, длиною почти в пять километров, пролегала от бело-желтого здания Адмиралтейства, увенчанного золоченым шпилем, до Александро-Невской лавры. Она пересекала город и тянулась от жилищ богачей до кварталов бедняков. Каждый иностранец, приехав в Петербург, первым делом отправлялся на прогулку по Невскому проспекту. Окрестности монастыря напоминали сельскую местность своими деревянными домиками в старинном русском стиле, раскрашенными в красный и желтый цвета, со складами и кузницами и Зимним рынком, где продавались сани и крестьянские возки. От Аничкова дворца до Адмиралтейства простирался самый респектабельный и нарядный участок проспекта, где особенно любили прогуливаться горожане. Они предпочитали северную, или «солнечную» сторону, и поэтому арендная плата лавочников на «солнечной» стороне проспекта была более высокой.
Гости города обычно приходили в восторг от обилия и оригинальности вывесок магазинов, особого вида народного искусства. На вывесках кириллицей затейливо выводились названия, золотистым цветом на небесно-голубом или черном фоне, а рядом, для удобства иностранцев, помещали перевод на французский или немецкий. На тот случай, если кто-то не мог понять названия ни на одном из этих трех языков, товар, предлагаемый в магазине, представлялся на вывеске в виде либо яркой картинки, либо искусно вырезанного изображения. Банки с икрой, окорок, колбасы, говяжьи языки — у мясной лавки; на вывеске магазинчика по продаже ламп изображались образцы этого товара. Все цирюльники помещали над входом в свое заведение одинаковые картинки: дама, потерявшая сознание, откинулась на спинку стула; перед ней стоит цирюльник, который делает ей кровопускание, а рядом — мальчик с тазом в руках; в это же самое время бреют сидящего неподалеку мужчину. Вокруг этой сценки изображен инструмент для сверления зубов и медицинские склянки. На рекламах кофеен была показана группа людей, потягивавших кофе и куривших сигары. Ювелиры помещали на вывесках целый ряд министров, грудь и пальцы которых украшали бриллианты и золотые кресты. На мясных лавках были изображения быков, коров и овец; булочник демонстрировал все сорта хлеба; кружевницы выставляли напоказ чепчики и пышные наряды. Русские очень гордились своими вывесками, и улицы, благодаря этой причудливой рекламе, выполненной с богатым воображением, выглядели весьма забавно.
