Николас вновь улыбнулся, казалось, он ищет на ее лице ответы на какие-то вопросы.
— Пойду проверю, как там погода, — прогуляюсь по церковному двору.
И он ушел.
Мадлен стояла и смотрела ему вслед; как только он ушел, возникшая между ними близость исчезла. Ей вдруг стало холодно в каменном коридоре. Она провела пальцами по волосам и вновь прислонилась к стене.
Фрески начали расплываться, и она заморгала, сообразив, что в глазах стоят слезы. Что за ерунда? Однако слезы уже катились по щекам; казалось, они медленно наполняют пустой колодец ее страданий. Прошло некоторое время, она все еще не понимала, почему плачет, но не могла прекратить рыданий.
Какой-то частью сознания Мадлен понимала, что взрыв ее эмоций вызван не только реакцией Николаса. Чувства переполняли ее, тело все еще содрогалось от плача, однако она ощущала странную отстраненность. Все это было связано с Лидией, дневником и Питером… всему причиной пустота ее жизни.
Она ошибочно позволила себе представить, что прошлое отступило, что будущее может… обещать что-то. Но о каком «что-то» может идти речь? Было ли это ее призраком — или демоном?
Она стояла возле стены, приняв решение больше не реагировать так на близость Николаса, когда он вернется, и терпеливо дожидалась, пока схлынут волны эмоций. Она понимала, что ощущение, будто все ее существо одержимо какой-то могучей силой, скоро должно ее отпустить. Мадлен чувствовала, как слабеют рыдания, и вдруг поняла, что все это время не сводила взгляд с трех волхвов, пришедших поклониться новорожденному Иисусу.
Когда вернулся Николас, ее глаза почти успели высохнуть. Понял ли он, что она плакала? Едва ли, если до них не доносился шум непогоды снаружи, значит, и Николас не мог ничего слышать.
Она отвернулась, пряча следы слез, и ее взгляд остановился на инкрустированном самоцветами ларце, который держал в руках один из волхвов. Мадлен не знала, куда смотрит Николас — на нее или на фреску.
— Ты в порядке? — небрежно спросил он.
Однако ей показалось, что в его голосе прозвучала тревога.
— Да, — пробормотала Мадлен, не уверенная в том, что голос ее не выдаст.
Ей не хотелось, чтобы он увидел ее слабость. Она уже разочаровала Николаса — нет нужды опускаться в его глазах еще ниже.
— Я по-прежнему под впечатлением от твоих достижений — никак не могу прийти в себя, — сказал он, словно прочел ее мысли. — Хочу сказать, что ты оказалась в очень непростом положении. Я восхищен твоим мужеством.
Мадлен не могла говорить. Пытался ли он сказать, что уязвимость заставила ее ошибочно подумать, будто между ними что-то есть? Это он темная лошадка, а не она! Ее взгляд вновь остановился на инкрустированном самоцветами золотом ларце, словно она увидела его в первый раз. В нем было что-то знакомое, и Мадлен ощутила тревогу.
Николас вновь стоял совсем рядом с ней, и рукав его рубашки касался ее руки. Если она повернется, ее лицо окажется всего в нескольких дюймах от его шеи, где расстегнуты верхние пуговицы рубашки.
Однако физическая близость Николаса вдруг стала для нее вторичной. Мадлен наклонилась совсем близко к светящейся золотой краске, которая, словно лампа, излучала свет вокруг ларца, — она поняла!
— Кажется, ты говорил, что фреску восстанавливали в шестнадцатом веке, — тихо сказала она.
Она вновь ощутила близость Николаса, шагнувшего к фреске.
— Да, я помню этот разговор. А почему ты спрашиваешь?
Он заметно оживился, понимая, что в голове у Мадлен идет напряженная работа.
— Как ты думаешь, ты узнаешь руны из того стихотворения, если увидишь их снова?
— Пожалуй, да, ведь я столько времени их изучал.
— Посмотри сюда.
Она отступила в сторону, чтобы Николас мог подойти к фреске.
— Так, так, так, — проговорил он.
Ларец в руках персиянина в экзотических одеждах имел по золотому распятию с обеих сторон куполообразной крышки. На передней стенке была изображена золотая арка, вдоль основания которой шел ряд самоцветов. Более подробная версия ковчега с гобелена Байе. Мадлен тяжело дышала, чувствуя, как ее руки покрываются гусиной кожей.
Но главной деталью была изящная надпись, которая шла вдоль основания ларца, и Николас ее увидел. Знаки были такими мелкими, что глаз их с трудом различал, но если смотреть совсем с небольшого расстояния, то становилось ясно, что это руны.
— Здесь посланец нового королевства, — прочитал Николас.
— Если не ошибаюсь, башню также восстановили, — прошептала Мадлен.
Он кивнул.
— Не столько восстановили, сколько перестроили. Три волхва идут к башне, а башня дворца похожа на башню этой церкви.
Оба замолчали, думая об одном и том же. Потом вместе повернулись и поспешно зашагали к нефу. Стук их каблуков эхом отражался от каменных стен, словно поторапливая их. Мадлен чувствовала, что Николасу, как и ей самой, хочется побыстрее оказаться в башне. Попасть в нее можно было только через узкую готическую дверь, расположенную к западу от нефа. Дверь была закрыта, но не заперта.
Круглая комната, в которой они оказались, устремлялась ввысь и заканчивалась деревянной платформой для колокола.
Они стояли посреди открытого пространства и оглядывались по сторонам. Если здесь что-то и спрятано, то только в стене, подумала Мадлен. Николасу пришло в голову то же самое.
— Эти стены никак не меньше четырех футов в толщину, — сказал он. — Обычно стены саксонских башен строились из песчаника, скрепленного известковым раствором. Церковные башни с самого начала возводили как крепости. Но этот камень гораздо новее.
Нахмурившись, Николас изучал стены.
Мадлен понимала, о чем он думает. Внешняя часть здания и стены церковной башни были построены из хрупкого камня саксов, но внутри был использован светлый гладкий камень. Внутренняя стена башни была укрепленной, но могла маскировать тайник.
— Я бы сказал, что внутренняя стена построена в шестнадцатом веке, — сказал Николас, вновь повторяя ход мысли Мадлен. — Скорее всего, между новой и старой стеной остались бреши.
Некоторое время они стояли рядом, размышляя о разных возможностях.
Когда Николас заговорил снова, он с трудом сдерживал возбуждение.
— Ты знаешь, очень может быть, что мы стоим возле ковчега святого Августина.
— Где нет человеческих останков, — добавила Мадлен.
— Наверное, они и не были мерилом святости, — усмехнулся Николас.
Наступившая благоговейная тишина была наполнена пульсирующей энергией, Мадлен чувствовала, что Николас не сводит с нее глаз. Если он хотел прикоснуться к ней, то сейчас для этого было самое лучшее время. Николас протянул руку, и Мадлен с трудом заставила себя не дернуться, когда его ладонь легла на ее плечо.
Сквозь тонкую ткань платья она ощущала тепло. Жест получился интимным, и ей захотелось коснуться его руки. Она колебалась, и Николас убрал руку.
— Мадлен, я предлагаю сделать дневник достоянием публики прямо сейчас. Во-первых, без него никто не поверит в рисунок в старой церкви и страницу с рунами, указывающую дорогу к ковчегу святого Августина. Доказательства, которые содержит дневник, носят критический характер.
Мадлен чувствовала, как постепенно отступает возбуждение, но Николас лишь произнес вслух то, что она понимала с самого начала. Она не хотела, чтобы о дневнике узнали все, не хотела, чтобы еще кто-то прочитал слова, написанные Леофгит. Однако теперь она больше не имела права сама принимать решения. Прикосновение Николаса по-прежнему жгло ей плечо, она чувствовала, как сильно напряжена. И сама не могла объяснить, в чем причина — то ли в отсутствии телесного контакта, то ли в его словах.
Николас ей сочувствовал, и от этого становилось еще тяжелее. Он был восприимчивым и проницательным, что только усиливало ее напрасную тягу к нему.
— Послушай, я понимаю, что ты чувствуешь связь с дневником, но его следует передать в Британскую библиотеку. Дневнику не место в каком-нибудь жалком музее. Подумай о том, что он тебе дал. Неужели ты не понимаешь, что тебе необходимо разделить с другими свое знание?
Мадлен вздохнула.
— Это не мое решение. Дневник принадлежит моим кузинам… — сказала она, понимая, что ее сопротивление носит символический характер.
Николас рассмеялся.
— Они наверняка не знают, насколько он древний. К тому же ты сама говорила, что они помешанные!
Мадлен не сумела сдержать улыбки. Это была правда. Потом она подумала, как будет страдать Карл, когда под самым его носом найдут ковчег. В первый раз Мадлен позволила себе признаться в том, что действительно сделала серьезное дело. И похвала Николаса вдруг показалась ей особенно приятной.
— У меня есть коллега в Британской библиотеке, — серьезно заговорил Николас, — он эксперт по средневековым рукописям. Я могу связаться с ним, если ты не возражаешь.
