женщину, и мне кажется, что она сказала нечто на иврите.
– Что? – наконец я отмираю. – Что ты сказала?
– Психиатр. Мы решили, что тебе нужно поговорить с кем-то.
У меня нет слов. У меня нет сил. Первые несколько секунд я не знаю, что ответить и что закричать, потому что пребываю в странном туманном состоянии, во время которого так и тянет разбить кому-то морду. Но здесь отец и Долорес, их бить как-то неправильно… Выходит, не повезет толстому ублюдку, но у него и так жизнь не классная, да? Разве стоит подливать масло в огонь? Сумбурные мысли вертятся в голове, словно сумасшедшие, и, решив, что напугать отца больше попросту невозможно, я смеюсь и отворачиваюсь.
– Ты пригласил в дом мозгоправа? – не переставая смеяться, спрашиваю я отца. – Ого! Смелый поступок, пап, очень смелый. Кого он будет лечить?
– Мэттью, пожалуйста.
– Что? Я задал обычный вопрос.
– Прекрати.
– Он сможет тебе помочь! – горячо восклицает Долорес и приближается ко мне. – Он тебя выслушает, найдет способ избавиться от…
– От чего?
– От проблем, – договаривает отец, сведя брови, – у тебя ведь много проблем.
– Ты серьезно? – Я больше не смеюсь. Я злюсь. – Невероятно.
– Мэттью, тебе нужна помощь! Слышишь? Сынок, тебе нужен человек, который тебя услышит, который поймет, что творится в твоей голове.
– И ты решил, что этим человеком должен быть какой-то Балу из Детройта?
– Ради бога, простите, – щебечет Дол, поджав от стыда губы, – он пошутил.
– Да, мистер Рокетсон, я великий шутник, – рычу я, стиснув зубы.
Неожиданно мне становится очень неприятно. Вместо того чтобы понять меня, отец пригласил в дом чужого человека. Я знаю, что напугал его. Знаю, что заслуживаю злости и недоверия. Но в таком поступке проскальзывает неуважение, будто я кусок дерьма. Никто не хочет марать руки, и поэтому мне пригласили докторишку в перчатках. Меня тошнит. Здесь нет моих родных. Я вдруг отчетливо ощущаю, что остался один.
– А знаете что, – говорю я, – вы тут оставайтесь, а я, пожалуй, пойду.
– Мэтт, прошу!
Я поворачиваюсь к папе спиной, делаю несколько шагов и останавливаюсь, так как отец хватает меня за плечо. Он тянет меня назад, а я рвусь к выходу.
– Ты никуда не пойдешь.
Оборачиваюсь. Я всегда любил отца, но сейчас я его ненавижу.
– Мэтти, – хрипит он, приблизившись ко мне почти вплотную, – я ведь помочь хочу.
У нас похожие глаза. Мы одинаково разговариваем. Одинаково движемся. Но что-то в эту минуту разрывается, связь между нами исчезает. Пять лет назад у меня умерла мама.
А сегодня у меня умер отец.
– Ты просто должен был спросить, – бросаю я.
– Мэттью.
– Я рассказал бы.
– Так расскажи сейчас, – папа кладет ладони мне на плечи, – я здесь, рядом.
Сбрасываю его руки и равнодушно пожимаю плечами:
– Нет, тебя здесь нет.
Он собирается сказать что-то еще. Но я ухожу. Поднимаюсь на второй этаж и скидываю нужные вещи в огромный рюкзак, забираю костюм. Я выхожу из дома под бормотание Дол о том, что я совершаю огромную ошибку.
Мне наплевать на ее слова. Близкие должны доверять друг другу. Они должны верить друг в друга. Никто в этом доме никогда в меня не верил. Я всегда был плохим сыном, плохим братом. Что бы я ни делал, отцу всегда было мало. Хорошие оценки и успехи в спорте – мало. Я подорвал его доверие в тот день, когда попал в аварию, и с тех пор он не прощает мне ничего, будто вместе с капотом машины вдребезги разбились и наши отношения.
Я не хочу ехать к Монфор, не хочу видеть Джил. До полуночи еще много времени, и я решаю поехать в парк, чтобы оказаться как можно дальше от знакомых лиц, хотя они в этом городке повсюду, куда ни сунься. Я припарковываюсь в тени деревьев. Пикап Хэрри глохнет, когда я преждевременно снимаю ногу с педали сцепления. Но плевать, на все плевать. Включаю радио, откидываюсь на сиденье и закрываю глаза.
Я представляю, что со мной рядом сидит Ариадна. Та самая, что смеялась на уроках биологии, та самая, что перевернула с ног на голову мою жизнь. Я думаю о том, что скучаю по ней. Да. Впервые за эти два дня я скучаю по Ари. Принимаю, что все же когда-то она существовала и делала мою жизнь не только опасной, но и стоящей.
Я отчетливо вижу ее изумрудные глаза, которые пробивают брешь в моей защите. Терпеть не могу, когда люди переходят черту, прорываются внутрь моих мыслей. Но я бы все рассказывал Ариадне, спросил бы у Ари, что мне делать, а она ответила бы:
– Жить дальше.
И я непременно закатил бы глаза, а она сжала бы мою руку. Возможно, меня к Ариадне влекло не потому, что она была жертвой, которую с первого же дня я пытался спасти. Возможно, жертвой был я – жертвой повседневности, фальши. Я всегда боролся со всеми проблемами в одиночку, Ари ненавидела, когда за нее принимали решения. Но мы с ней почему-то спасали друг друга, и это было приятно. Это делало нас похожими.
Жаль, что Ари больше нет.
Я еду за черной машиной Джейсона. Норин предлагала поехать вместе, но я не представляю, как выдержать несколько часов в их компании. Не то чтобы они мне казались чужаками или я испытывал неприязнь, но сейчас мы по разные стороны баррикад. Я отдельно от них, они отдельно от меня. Пусть так и остается.
Мы приезжаем к кладбищу без четверти двенадцать. Я выхожу из пикапа и достаю из сумки пузырек, который мне дала Джиллианна.
– Ты идешь?
– Да. – Прячу склянку в карман брюк. – Две секунды.
Пронести лук вряд ли удастся. Я мог бы спрятать «браунинг» за спину. Но сама мысль о том, что мои пальцы вновь сожмут ледяной металл пистолета, сводит с ума. Я больше никогда не смогу взять в руки оружие – и это хорошо. Наверное, это хорошо.
Закрываю пикап.
– Что ж, будем действовать согласно плану, – ровным голосом говорит Норин.
– Да, – кивает Джейсон. – Заходим в чистилище, находим Ариадну. Ты отвлекаешь.
– Я помню.
– Рисуем клетку, вырубаем рыжеволосую бестию и сматываемся.
Если бы все было так просто. Я почти уверен, что ничего из нашего плана не выйдет. Но какая разница? Будем импровизировать по ходу дела, как обычно, к тому же я не собираюсь действовать по команде Джейсона. Надеюсь, мне удастся поговорить с Ари, если так вообще можно называть общение между нами. Эликсир даст мне фору. Пока
