кой-то веке, — шепнул себе под нос я, оглядывая их номер. — Не забудьте щеколду задвинуть.
Только я отдалился на приличное расстояние, как от Митяева последовала ключевая фраза:
— Полундра, guys!
Он, Тема, Степа и Пашка одновременно соскочили с постелей, обнажив тот факт, что уже нарядно оделись. Осталось лишь обуться, накинуть куртки и как можно тише слинять — при этом для наглядности накидать на постели формы из баулов и прикрыть их одеялами, имитируя человеческие силуэты.
Все шло по плану. За дверями их поджидал еще один заговорщик — Чибриков.
— Стоп.
— Чего ты?
— А как же остальные?
— Надо же. У Чибрикова совесть проснулась? — восклицал Абдуллин.
— Вы можете тише базарить?
— Мы их оставим? — не унимался Богдан.
— Чик-чирик, ты же практичный поц. Все мы ни в какой транспорт не влезем.
— Кроме трамвая, — хохотнул Брадобреев.
— К тому же все в хламину, сечешь? — объяснял Арсен. — Хотя… я позову одного.
Очутившись в нужной комнате, Арсений Митяев увидел, что все вокруг дрыхнут и лишь один Леха Бречкин, не смыкая глаз, сверлит Митяева злобно-подозрительным взглядом.
— Мы тут с пацанами…
— Ха, — зловеще оскалился Бречкин (кажется, имел место и беззвучный мат).
— Ты с нами? — внезапно предложил Арсен.
Такой неожиданный поворот поставил Бречкина в тупик: верзила совершенно не привык к тому, что после многочисленного зла, которое он сотворил, все не обходят его стороной, а дружно зовут бухать. Леша затаил бы злобу на всю жизнь, а Митяев оказался выше этого (даже несмотря на смачный плевок в лицо).
— Ты прикалываешься сейчас?
— Вспоминаю твои слова, — ответил Митяев. — Мы столько всего прошли бок-о-бок. Мы не бабы, чтобы обижаться.
— Гребаный ниггер. Это то, что я и хотел услышать, — улыбнулся Бречкин — теперь уже по-компанейски. — Вот и прежний Арс вернулся.
— Одевайся. Пора сваливать, — похлопал кореша по плечу Арсений.
Здесь Митяев впервые за много лет заметил, что у друга на шее висит не какая-нибудь банальная золотая цепочка, как он раньше думал, а целый кулон с образком.
— Леха, — тихо заговорил Сеня, стараясь не разбудить окружающих, — давно хотел спросить.
— Почему я такой урод?
— Нет, это я знаю. Про медальон.
Леша машинально прикоснулся к вещице. «Рассказать ему? — думал он. — А что мешает?» Выяснилось, что Бречкин носит на своей массивной груди семейную реликвию. Образок передается из поколения в поколение по мужской линии — ценнейшая ручная работа чуть ли не начала прошлого века. По семейной легенде медальон символизирует продолжателя рода, оберегает его, дабы династия не прерывалась.
— …Немного погодя я должен буду передать его своему сыну, — поведал Леха.
Митяев присвистнул:
— Не мешает тебе такая вещь бесчинства творить?
— Жизнь одна. И я хочу попробовать ее на вкус — всю без исключения. А сейчас я бы хотел оттянуться по полной. С местом определились?
Но я был бы не я, если б мгновенно отправился на боковую. Я опустился на диванчик в фойе неподалеку от входных дверей и решил немного покараулить нежелательное движение. Вскоре, устало кивнув мне, укутанная в плед комендант прошаркала к дверям и щелкнула замком, вернулась к себе и вновь улеглась на свою кушетку, оставив гореть настольную лампу. Диван подо мной столь мягок, что подниматься с него не хочется, даже несмотря на зевоту: «Я должен твердо знать, что никаких шалостей не замышляется».
— Какого хуя он тут дежурит? — вереница беглецов скопилась в коридоре и не могла пройти дальше. — Пидор Пэн вонючий.
— Приучили мы его к фокусам нашим, — сказал Арсений, — вот и не уходит.
— Сука, все пропало, — взялся за голову Абдуллин.
— Предлагаю вернуться к варианту вырубить его, — предложил Чибриков.
— Нашли, кого бояться, — сложил руки на груди Бречкин.
— А чего тогда с нами стоишь? — задал закономерный вопрос Брадобреев.
— Да без вопросов, — Бречкин хотел выйти и набить мне морду, но Митяев остановил его. — Я просто хотел побазарить с ним, — обманывал Леша.
Степа Кошкарский припомнил предложение Смурина:
— Если только… взять его с собой, — все посмотрели на Степу как на полоумного. — Иначе Озеров там закоченеет совсем, — напомнил о времени он.
Шушуканья продолжились.
— Пахан, какие ты там ключи скоммуниздил?
Не успел Брадобреев достать из кармана добычу, как в фойе наметилось движение: я все же встал с дивана, решив закончить бесполезное бдение, потянулся и неторопливо побрел в комнату, ощупывая повязку под футболкой.
— Путь свободен.
— Ждем, — не торопился Митяев, — нужно убедиться…
Конечно же, долго хоккеюги не вытерпели и на цыпочках подобрались-таки к входной двери, тихонечко отворили ее и так же защелкнули снаружи.
Опасность миновала (вроде как).
— Воображаю, что будет, если он узнает.
— Глаза нам на задницу натянет — к гадалке не ходи. Плюс огромная истерика с вздутыми венами и брызгами слюны гарантируется, — предполагал Богдан.
— Нет, — твердо произнес Арсений, — он ничего не заметит. Мы вернемся раньше, чем он глазницы продерет.
— Да будет так, — тихо прошептал Степан, словно это молитва, и устремился вниз по лестнице за остальными.
***
«Хорошо бы и ночью им визит нанести, — размышлял я. — Пусть только попробуют что-нибудь выкинуть — четвертую!»
На соответствующие мысли я настраивал себя не просто так — хотел иметь воинственный вид, продемонстрировать тренеру свой решительный настрой. С суровой миной отворив дверь, я узрел картину маслом: Степанчук, укрывшись двумя одеялами, уже вовсю дрых, отвернувшись к стенке и похрапывая. Свет в комнате нисколько ему не мешал.
Вроде бы хотелось поскорее заснуть, но мало того, что раздеваться до трусов было прохладненько, так еще и умудриться заснуть на спине для меня задачка сложная (еще и лежать при этом аккуратно, без резких движений). В грудак еще отдавало, периодически пульсировало и горело с правой стороны, но терпимо.
Для стимуляции падения в царство Морфея я решил вновь открыть дневник на случайной страничке — глядишь, убаюкает. На открывшихся моему взору листочках — помимо написанного синей пастой основного текста — поля пестрили намалеванными красной ручкой фразами: «Поспешишь — людей насмешишь!» С другого края тоже начертано: «Не спеши наверх карабкаться, забывая, откуда пришел, и мосты сжигая. Чем выше заберешься, тем больнее будет падать. А упадешь ты туда, откуда пришел. И больно тебе будет не только от падения, но и оттого, что когда-то недооценил то место, откуда начал карабкаться…»
Я понял, на каком эпизоде открыл дневник:
«…Схватив Кошкарского, словно лев добычу, я потащил его в раздевалку чуть ли не за уши — он подчинялся с весьма и весьма удрученным видом. Но ослаблять хватку я не собирался: «Ага, еще чего?! — думал я, глядя на это убожество в хоккейной форме. — А несколько минут назад он считал
