равнодушных бюрократов из одного заокеанского посольства. Из Нью-Йорка пригласили первых исполнителей оперы и, поскольку в “Сент-Джеймсе” невозможно было разместить большой оркестр, сняли помещение “Кембридж-тиэтр”. На Бродвее “Консул” шел в течение года. Лондонская премьера завершилась рукоплесканиями, и нашлись энтузиасты, приходившие на спектакль по нескольку раз. Но в целом Оливье вновь убедился в непредсказуемости зрительской реакции. Через семь недель оперу пришлось снять. Убытки составили около 10 тысяч фунтов.
Тем временем в Лондоне уже собиралась публика к Юбилейному фестивалю 1951 года, и каждый театр надеялся сделать свой спектакль гвоздем летнего сезона. Собственную постановку готовил возвратившийся с Бродвея Гилгуд. Гиннес собирался ставить и играть Гамлета в Вест-Энде. Энтони Куэйл и Майкл Редгрейв хотели показать в Стратфорде полный цикл шекспировских хроник. ”Сент-Джеймсу” тоже требовалось нечто неотразимое, и под давлением обстоятельств Оливье отважились на дерзкую авантюру: сдвоенную постановку ”Антония и Клеопатры” Шекспира и ”Цезаря и Клеопатры” Шоу, которые чередовавались из вечера в вечер.
Сопоставление двух драм, разделенных тремя веками, выглядело очень эффектно; блестящая режиссура Майкла Бентелла отвечала лучшим традициям ”Сент-Джеймса”. Вместе с тем большая часть критиков сочла, что и Цезаря, и Антония Оливье играет значительно ниже своих возможностей. Действительно, в обеих ролях он чувствовал себя довольно неловко. Но несправедливое обвинение в том, что он сознательно играл вполсилы, дабы выгоднее оттенить мисс Ли, выводило его из себя. Кеннет Тайней писал об ”Антонии и Ююопатре”: “Ограниченные возможности мисс Ли приводят к более значительным последствиям, чем у большинства актрис. Мне показалось, что сэр Лоренс с необычной галантностью, которая порой сковывает великих актеров, уменьшает пламя своего светильника, чтобы быть ей под стать. Он встречает ее на полдороге, притупив собственную непогрешимую точность и облегчив довлеющий вес своей личности. Антоний спускается вниз, и Клеопатра треплет его по голове. Оказывается, кошка может не только смотреть на короля — она способна его загипнотизировать”.
Две Клеопатры находились на сцене четыре месяца, и Оливье в это время достигли зенита театрального царствования. В мае Оливье встретил свое сорокачетырехлетие на позднем ужине у сэра Уинстона Черчилля. Программа на июнь включала выступление на гала-концерте в “Палладиуме”, устроенном в пользу семьи умершего Сида Филда — артиста, которым Оливье искренне восхищался. В июле он произносил речь на открытии парка у памятника Генри Ирвингу (“Хотя он умер за два года до моего рождения, я воспринимаю его так остро, словно играл у него в труппе”). Вивьен — леди Оливье — всегда была рядом.
В ноябре супруги отплыли на борту “Мавритании” в Нью-Йорк. Они везли с собой всю труппу и двадцать пять тонн декораций и багажа, в том числе поворотный круг, барку царицы и огромного сфинкса, чтобы выступить на Бродвее с драмами о Клеопатре.
Открытие гастролей в “Зигфелд-тиэтр” стало одним из самых ярких театральных событий многих лет. Зал был битком набит артистическими знаменитостями, магнатами большого бизнеса, политическими тузами и аристократами. В Нью-Йорке спектакли получили еще более высокую оценку, чем в праздничном Лондоне. "Нью-Йорк Таймс" писала: "За последнюю четверть века мы не видели лучшего сценического воплощения "Антония и Клеопатры", да и вообще немногие постановки шекспировских драм отличались подобным совершенством. Все в этом цикле дышит страстью и жизненной силой". По мнению "Нью-Йорк Геральд Трибюн", Оливье удалось совершить "настоящее чудо, собрав расползающуюся ткань шекспировской трагедии в единое захватывающее целое".
Несмотря на награду, полученную от Национального фонда искусств за "самый совершенный и значительный спектакль 1951 года”, бродвейские гастроли были не такими благополучными, как кизалось. Ухудшилось здоровье мисс Ли; У. Хайд-Уайт вспоминает, что она дрожала от слабости, ожидая за кулисами своего выхода. Поправить денежные дела тоже не удалось. Сборы у них были больше, чем у сенсационных мьюзиклов (одна из лондонских газет сообщала о “долларовом дожде над британской казной”), однако компании с трудом удалось покрыть расходы. Дорожные издержки и текущие траты заставили Оливье снять большое помещение и назначить неслыханно высокую плату за вход. Гастроли могли принести прибыль при условии, что зал “Зигфелда" будет заполнен каждый вечер четыре месяца подряд. Этого не произошло. В самом начале пара билетов стоили на черном рынке 100 долларов, а в конце пустовали целые ряды. Настоящий куш сорвал только один человек, Билли Роуз. Доля, полученная им как владельцем театра, составила 100 тысяч долларов.
Конечно, выигрыш Оливье был огромен с точки зрения художественного престижа, но в момент, когда они по-прежнему терпели убытки в “Сент-Джеймсе”, это служило слабым утешением. В их отсутствие была показана и быстро сошла американская пьеса “Счастливые времена” с Питером Финчем в главной роли. Это стало двенадцатой постановкой “Лоренс Оливье продакшнз”. Некоторые спектакли продержались довольно долго, и в целом их выбор мог сделать честь Национальному театру, который стремился бы совмещать работу над современной драмой с бережным отношением к классике. Однако с материальными затруднениями справиться не удавалось, и Оливье уже начали подумывать о продаже Нотли-Эбби.
Вероятно, чисто коммерческий успех предприятия мог стать большим, если бы они сами чаще появлялись в своих постановках; но это противоречило принципу равного коллектива, избранному сэром Лоренсом. Случилось так, что в ближайшие три года он сыграл только в одной (и весьма легковесной) пьесе. Если не считать военного времени, период 1952-1955 годов оказался для него наименее продуктивным. Создавалось впечатление, будто Оливье теряет интерес к актерскому искусству, все больше погружаясь в административную и режиссерскую деятельность. Возникала и невеселая мысль, что великие роли ушли безвозвратно вместе с потрясающими сезонами ”Олд Вика" и высшие достижения сорокапятилетнего актера, который при других обстоятельствах еще мог бы достичь подлинного расцвета, уже позади.
Нетрудно было ошибиться в намерениях Оливье, чьи разнообразнейшие интересы охватывали весь спектр зрелищных искусств. Обозревая огромную панораму его полувековой деятельности с сегодняшней высоты, легче различить главную нить: постоянные поиски актера-менеджера-режиссера, который никогда не стоял на месте, который — удачно или неудачно — постоянно шел на риск и с покоренной ступени немедленно направлялся к следующей. Поэтому зрителей, канонизировавших сэра Лоренса Оливье в лике исполнителя классических ролей, ждал в 1952 году жестокий удар. Он отнюдь не собирался вечно пребывать в классическом костюме и снова всходить на знакомые вершины. Он стремился к освежающей перемене, надеясь получить удовольствие от испытания собственного диапазона. Еще играя Цезаря и Антония, он тайком готовил голос (”тусклый баритон, пригодный только для ванной”) для первой в его жизни (если не считать ”Мелового круга” 1929 года) вокальной роли.
Сообщение о том, что Оливье собирается играть Мэкхита в экранизации ”Оперы нищего”, сопровождали восклицательные знаки. Чопорные поклонники Шекспира считали, что
