исполнения” в самом деле всеобъемлющи. Во время репетиций я завороженно наблюдал за тем, как неделю за неделей, постепенно, что-то отбрасывая, что-то оставляя, он усердно выстраивал свой образ из мельчайших деталей… Я полагал, что от огромности его таланта моя хрупкая безделка разлетится вдребезги, но, напротив, она приобрела жесткую форму благодаря спокойному и властному исполнению, которое, сохраняя верность легкомысленному замыслу автора, придало роли глубину, доступную лишь великим актерам”.
Странным образом второстепенная работа Оливье в “Спящем принце” нагляднее иллюстрирует все величие его игры, чем некоторые из основополагающих ролей, где мощь и изощренность производят слишком ошеломляющее впечатление, чтобы рассуждать. Питер Баркуорт, игравший лакея и дублировавший Джереми Спенсера в роли герцогского сына, вспоминает высказывание Оливье: «“Зрители не подозревают, какое немыслимое усилие необходимо для того, чтобы заставить “ожить” легкую пьесу вроде этой. Они понятия не имеют, как часто приходится брать роль приступом”.
Никогда не забуду первых репетиций под руководством Оливье… Позже он пригласил меня к себе в гримерную и сказал: “Знаешь, если говорить об игре, то на спектакле надо постараться начисто забыть о технической стороне дела. Есть только веши, которые я стараюсь держать в голове. Расслабляй ноги. И всегда набирай больше воздуха, чем тебе надо. Об этом я помню всегда. Все остальные вопросы техники я заставляю себя забыть”.
Оливье, единственный из известных мне режиссеров, сидел на сцене у рампы — за письменным столом! Потом мне часто снился один и тот же сон. Я стоял на сцене в полном одиночестве, не зная текста — классический кошмар, — а партер, амфитеатр и галерка были заставлены письменными столами. И за каждым сидел Лоренс Оливье!»
Вызвавшая столь пренебрежительное отношение роль в "Спящем принце" была единственным сценическим созданием Оливье между 1951 и 1955 годами. Но он не провел эти годы в праздности. Помимо главной роли в “Опере нищего”, он записал для Эн-Би-Си большую серию получасовых радиопередач под общим названием “Лоренс Оливье представляет” и показал две пьесы: ”В ожидании Джиллиана” в “Сент-Джеймсе” и “Знакомьтесь с человеком” в “Дюк-оф-Йоркс-тиэтр”. Как всегда, он активно принимал участие в благотворительных представлениях, в том числе в “Палладиуме”, где вместе с Джеком Бьюкененов исполнил изысканный шафл. Наконец, на зиму 1954 года пришлось главное событие, единственное поистине великое достижение тех лет, — съемки “Ричарда III".
Но третий фильм шекспировского цикла Оливье вышел на экран лишь в декабре 1955 года, а пока его судили по сделанному в пятидесятые годы: двум “Клеопатрам”, “Спящему принцу” и фильмам “Керри” и “Опера нищего” — работам, которые никак не могли способствовать укреплению его актерской репутации. Приговор самых суровых рецензентов гласил, что в его послевоенном творчестве наступил период упадка.
Благосклонность критики вернулась к Оливье, когда в апреле 1955 года под шум рекламы он вновь появился в театре, где, никому не ведомый, добился триумфа тридцать три года назад, — Мемориальном Шекспировском театре в Стратфорде-на-Эвоне. Вместе с Вивьен Ли он должен был играть в “Двенадцатой ночи”, “Тите Андронике” и “Макбете”. Их колоссальная известность еще до открытия сезона гарантировала полные сборы. Теперешний Оливье был отнюдь не на вершине славы, а, по выражению некоторых сгущавших краски критиков, вступал в борьбу за возвращение звания первого актера мира. И для мисс Ли стратфордский сезон был не менее серьезным испытанием. Она еще не играла на этой сцене, и ей предстояли совершенно новые роли (Виола, Лавиния и леди Макбет).
Вычурная и, пожалуй, чересчур слащавая "Двенадцатая ночь” в постановке Джона Гилгуда едва ли послужила эффектным началом для долгожданного возвращения на сцену королей театра. Несмотря на весьма опытный состав, включавший Анджелу Бэддли (Мария), Алана Уэбба (сэр Тоби Белч) и Майкла Деннисона (сэр Эндрю), спектаклю на удивление не хватало веселья, и, возможно, отчасти это происходило из-за Мальволио в трактовке Оливье. С присущей ему выдумкой он наделил своего комического персонажа кудряшками, густыми, высоко поднятыми бровями, острым носом, легкой походкой и слегка гнусавыми, хныкающими интонациями холуя, но — из сочувствия — сгладил его заносчивость. В этом еще раз проявился его редкий дар проникать в потаенные глубины характера и умение по-новому взглянуть на хорошо знакомого героя. “Он просто живой Мальволио, — писал Дж. К. Трюмн. — Он заставляет нас вспомнить прошлое этого человека и задуматься о его будущем”. Но, по мнению ряда критиков, образ этого пастельного Мальволио был выверен с такой точностью, что утрачивал непосредственность и комизм, а в результате несколько не соответствовал сюжету.
Как ни расценивать этого шепелявого мажордома, очевидно, что он был создан способом, самым типичным для Оливье. Никогда не довольствуясь проторенной колеей, Оливье каждую роль воспринимал как вызов и — кстати и некстати — не мог не привнести нечто новое в ее исполнение. Благодаря его самобытности даже эта наименее значительная из стратфордских ролей не была предана забвению; однако, следуя собственным, в высшей степени оригинальным путем, он всегда нарушал покой рутинеров, а иногда создавал дополнительные трудности и своим партнерам.
Айвор Браун осветил и достоинства, и недостатки такого подхода:
“Он создал совершенно нового Мальволио, не столько самоуверенного, сколько не очень уверенного в себе, — пустой сосуд мелкого тщеславия, который постепенно наполняется злорадством, по мере того как заговорщики сулят ему златые горы. Он придумал забавный, похожий на иностранный, акцент, в котором “r” звучало как "w" (“Фо’туна п’ости’ает к тебе 'уки"). Спектакль поражал изысканностью деталей: Лоренсу удалось правдоподобно показать человека, стоящего на верхней ступеньке в иерархии прислуги… Я ушел из театра с ощущением, что познакомился с шекспировским персонажем, которого раньше не знал, — часто ли такое случается? Но непривычно скромная трактовка роли порождает одну проблему. Она осложняет положение актеров в сцене, когда Мальволио прерывает попойку. Ведь прекратить возлияния и пение приказывает не тот суровый и мощный поборник аскетизма, для борьбы с которым нужна изрядная смелость. Перед ними — самый заурядный человек, и вовсе не надо отличаться сверхъестественной отвагой, чтобы послать его к черту”.
В известном смысле оценить этого Мальволио могли только знатоки; один из критиков назвал его “развлекательным опытом, никак не отвечающим актерскому призванию сэра Л.”. Оливье принесло лавры исполнение титанических ролей, лишь на этом поприще он мог еще выше поднять свой престиж. Так, через два месяца после его первого появления на стратфордской сцене лондонская “Дейли Экспресс” опубликовала статью с таким заголовком: “Не слишком ли долго Оливье пожинают плоды былой славы?" Автор, театральный критик Джон Барбер, вспоминал, как десять лет назад толпа в две с половиной тысячи человек на целый час
