простыню, но я не могла пошевелить ни руками, ни ногами.
— Нет, нет, нет! — крикнула я. — Нет!
Дверь распахнулась.
— Ника!
Голоса заполнили комнату, но я продолжала ерзать, никого не видя. Паника ослепила меня. В голове носилась одна и та же мысль: меня связали.
— Доктор! Она проснулась!
— Ника, успокойся! Ника!
Затем кто-то, всех растолкав, протиснулся вперед и вырвал меня на свободу.
Я набрала в легкие побольше воздуха, подтянула ноги к животу и, все еще потрясенная, схватила руку, которую нашла рядом, и сильно сжала ее. Человек, который меня освободил, замер, когда я в него вцепилась. Я прижалась лбом к его запястью, дрожа и щуря глаза.
— Я буду умницей… Я буду умницей… Я буду умницей…
Все смотрели на меня, затаив дыхание. Ладонь, которую я держала, сжалась в кулак, и я боялась, что сейчас она вырвется из моей руки. Только когда через несколько мгновений я открыла глаза, то поняла, кому она принадлежала.
На скулах Ригеля вздулись желваки. Он перевел взгляд с меня на Далму с Асией, потом на человека, которого я никогда раньше не видела, и глухим голосом сказал:
— Выйдите отсюда.
Наступила долгая тишина, но я не поднимала глаз. Через некоторое время послышались удаляющиеся шаги. Ко мне подошла Анна.
— Ника!
Ее жаркая ладонь коснулась моей щеки. Я лежала в своей кровати, в своей комнате, а не в общей спальне Склепа. То, что сковывало меня минуту назад, оказалось одеялом, которым кто-то слишком старательно меня укутал. Не было ни ремней, ни металлической сетки на пружинах. пружинах.
— Ника, — прошептала Анна срывающимся голосом, — все хорошо.
Матрас прогнулся под тяжестью ее тела, а я все еще держала Ригеля за запястье. Я сжимала его, пока пальцы Анны мягко не скользнули в мои и не убедили меня его отпустить.
Она легонько погладила меня по голове, и я услышала, как уходит Ригель. Когда я подняла голову, чтобы найти его, то увидела закрывающуюся дверь.
— Там врач. — Анна тревожно посмотрела на меня. — Мы сразу же вызвали его, как только принесли тебя домой. Надо, чтобы он тебя посмотрел. Я переодела тебя в теплую пижаму. Тебя не морозит? А то…
— Прости меня, — перебила я ее сиплым шепотом.
Анна по-доброму посмотрела на меня, и я не смогла выдержать ее взгляд. Чувствовала себя опустошенной, разбитой и ущербной. Уничтоженной.
— Я хотела бы быть идеальной, — призналась я, — ради тебя, ради Нормана.
Я хотела быть похожей на других девушек моего возраста, вот в чем правда. Но я оставалась наивной и уязвимой. Я твердила себе «Буду умницей», потому что постоянно боялась ошибиться и быть за это наказанной.
Ремни на руках травмировали меня до такой степени, что у меня начались приступы так называемой ассоциативной паники. Слишком крепких объятий, стесненности в движениях или простого чувства беспомощности было достаточно, чтобы я начала испытывать ужас.
Я — сломанная, и это навсегда.
— Ты идеальна, Ника. — Анна ласково гладила меня по щеке, качая головой, в ее глазах читалась тревога. — Ты самая милая и добрая из всех, кого я когда-либо встречала в жизни. Я смотрела на нее, чувствуя на сердце пустоту и тяжесть. Но во взгляде Анны не отражалось ни осуждения, ни сожаления. Была только я. И в этот момент я впервые поняла, что у Анны глаза цвета неба. Неба с прозрачной мантией и с белыми облаками, наполненного свободой, которую я искала в постоянно меняющихся лицах. Сейчас я увидела в ее глазах свое отражение. Вот оно, небо, которое я всегда искала, оно в глазах Анны.
— Знаешь, что меня поразило, когда я впервые тебя увидела?
Слезы обожгли мне веки. Она улыбнулась слегка надломленной улыбкой.
— Нежность.
Мое сердце разрывалось от сладкой, щемящей, нестерпимой боли. Такая боль, наверное, приносит исцеление. Анна заплакала.
«Бережно и нежно, Ника… — И мама мне улыбнулась. — Не забывай…»
Я видела их обеих, я почувствовала нашу связь друг с другом. Вот мама передает мне ту голубую бабочку, вот Анна протягивает мне тюльпан. Обе с сияющими глазами. Анна берет меня за руку, а мама тянет вперед. Смеющаяся мама и улыбающаяся Анна, похожие и разные, одна сущность, воплощенная в двух телах.
И та нежность, которая нас объединяла, которая нас сближала, которую оставила мне мама, как раз и дала мне второй шанс.
Я упала в объятия женщины передо мной. Я прильнула к ней, больше не сдерживаясь, не опасаясь навязать себя или быть отвергнутой, и ее руки обхватили меня, будто хотели защитить.
защитить.
— Больше никто не причинит тебе вреда. Никто! Обещаю тебе.
Я плакала в ее объятиях. Наконец дала себе волю. И коснувшись ее неба, я почувствовала, как мое сердце признается в том, что из робости я не могла сказать словами: «Анна, ты счастливый конец моей сказки».
Когда меня осмотрел врач, Анна снова села возле меня на кровать, и мы обнялись. Я слушала, как стучит ее сердце, пока она гладила меня по голове.
— Ника! — Она отстранилась, чтобы видеть мои припухшие от слез глаза, потом заправила прядь мне за ухо. — Как насчет того, чтобы поговорить об этом с кем-нибудь?
Теперь Анна понимала, откуда взялась моя бессонница и каким ужасным было мое детство. И все же от мысли, что я могу кому-то довериться, обо всем рассказать, сводило живот и становилось трудно дышать.
— Ты единственная, с кем я могу об этом говорить.
— Дорогая, но я ведь не врач, — сказала она так, словно хотела им стать ради меня одной, — не знаю, как тебе помочь…
— Ты мне уже помогаешь, Анна, — тихо призналась я.
Это правда. Ее улыбка успокаивала. Ее смех был музыкой. Анна окружила меня такой заботой, что я впервые в жизни чувствовала себя любимой и защищенной. Рядом с ней мне так хорошо. — Ты по-прежнему хочешь меня удочерить? — робко спросила я.
Мне нужно знать, но в глубине души я боялась ответа. Без Анны мои кошмары стали бы еще страшнее.
Анну, кажется, огорчил мой вопрос, но в следующее мгновение она наклонилась и крепко обняла меня.
— Конечно да! — не без упрека в голосе выдохнула она, и мое сердце возликовало.
Мы всегда будем вместе! Каждый день, каждое мгновение, если Анна позволит.
— Я хотела бы лучше понимать тебя, — услышала я
