ее дрогнувший голос.
В этот момент я увидела на ее запястье, рядом с часами, кожаный шнурок, которого раньше никогда не замечала, и удивилась: такие штучки обычно носят подростки, а не взрослые женщины.
— Ника, тебе нужно кое-что знать. Вы с Ригелем… вы не первые дети, которые живут здесь. — Она сделала паузу, а затем продолжила: — У нас с Норманом был сын.
Она чуть отстранилась и с беспокойством заглянула мне в глаза, желая увидеть реакцию, но я смотрела на нее спокойно и понимающе.
— Анна, я знаю.
Ее брови удивленно приподнялись.
— Знаешь?
Я кивнула, опуская глаза на ее браслет.
— Я догадалась.
В первую же минуту, как только переступила порог дома Миллиганов.
Клаус, любивший спать под кроватью в комнате Ригеля; сам Ригель иногда носил темные рубашки, которых у него не было в Склепе; слегка потертое деревянное сиденье стула слева от Нормана на кухне; рамка без фотографии на столике в прихожей, словно у Анны не поднялась рука полностью стереть память о ком-то…
Я считала себя не вправе спрашивать, почему она скрывала от нас прошлое. Только не Анну. И не теперь, когда они с Норманом изо всех сил старались, чтобы мы с Ригелем ощущали себя членами их семьи.
— В тот день в приюте, — медленно сказала Анна, — и тогда, когда вы вошли в наш дом, мы с Норманом в каком-то смысле начали жизнь с начала.
Я понимала ее, потому что это значило для меня то же самое. Похоже на момент, когда после тяжелых испытаний жизнь дает тебе второй шанс.
— Мы с Норманом хотели, чтобы вы чувствовали себя у нас как дома, — сглотнула она. — Мы хотели снова почувствовать, что опять стали семьей.
Моя ладонь робко скользнула в ее ладонь.
— Вы с Норманом — лучшее, что когда-либо с нами случалось, — призналась я. — Хочу, чтобы ты это знала. Я могу только догадываться, как сильно ты по нему скучаешь.
Анна закрыла глаза, на ее лбу собрались морщинки, и слеза скатилась по щеке.
— Не проходит и дня, чтобы я не думала о нем, — сказала она дрожащим голосом.
Я прижалась щекой к ее плечу, надеясь передать ей немного своего тепла. Мое сердце страдало вместе с ней. Я чувствовала ее боль как горячую волну.
— Как его звали? — выдохнула я через некоторое время.
— Алан.
Я почувствовала, что она смотрит на меня.
— Хочешь, покажу его фотографию?
Я кивнула, и Анна вынула из-под ворота свитера длинную цепочку, на которой висел инкрустированный медальон. Насколько я помнила, она всегда его носила. Анна нажала на замочек, и медальон раскрылся, как маленькая золотая книжка.
Внутри была фотография юноши лет двадцати или чуть больше. Он сидел за пианино. Темные волосы обрамляли его улыбающееся милое лицо, голубые, как небо, глаза сияли.
— У него твои глаза, — прошептала я, и Анна улыбнулась сквозь слезы.
— Клаус только его признавал за хозяина, — сказала она с той же дрожащей улыбкой. — Еще ребенком Алан подобрал его на улице, когда возвращался из школы. Тогда шел сильный дождь.
Ох, видела бы ты их… Алан держал его в руках так, словно нашел клад. Я не знаю, кто из них двоих казался меньше и мокрее.
Анна сжала медальон в кулаке. Интересно, сколько раз в день она доставала его и держала в ладони? Сколько раз она смотрела в улыбающиеся глаза, разрывая себе сердце?
— Алан любил играть на рояле. Он жил музыкой. По вечерам, когда я приходила домой, он всегда сидел за инструментом. Как-то он сказал мне: «Знаешь, мама, я мог бы разговаривать с тобой этими клавишами и аккордами, и ты все равно поняла бы меня». И он был прав, — прошептала Анна сквозь слезы. — Алан говорил с миром с помощью музыки. Если бы не произошло это несчастье… Он хотел стать музыкантом.
Голос Анны оборвался, она судорожно сглотнула. Маленький медальон, казалось, весил много, и я взяла ее руку в свою, помогая его держать.
— Уверена, что он им стал бы. — Я закрыла влажные от слез глаза. — Из Алана получился бы отличный музыкант. Он наверняка любил рояль так же сильно, как ты любишь цветы. Анна склонила голову, и я прижалась к ней, как будто исцелиться от ран можно только вот так, плача и истекая кровью, но делая это вместе.
— Я никогда не хотела занять его место, — прошептала я, — мы с Ригелем. Никто и никогда его не заменит. Но люди, которых мы любим, никогда не покидают нас, да? Они остаются внутри нас, и с ними всегда можно встретиться, стоит лишь закрыть глаза.
Анна прислонилась ко мне, и я хотела продолжить, хотела сказать, что наши сердца не разобщены, они умеют любить, даже если они изранены и разбиты. И я была бы счастлива занять в ее сердце место рядом с Аланом, пусть даже очень маленькое и незаметное. Хотела бы наполнить его теми красками, которые есть во мне, и позволила бы любить себя такой, какая я есть, точно так же, как я любила Анну своим сердцем бабочки.
— Мы вместе выберем его фотографию, — сказала я. — Та рамка внизу больше не должна оставаться пустой.
Через несколько часов после этого разговора я решила встать. Надев толстовку, вышла из комнаты и в коридоре заметила Асию. Не знала, что она все еще здесь, но решила ее не игнорировать.
— Асия!
Девушка остановилась, но ко мне не повернулась, что неудивительно: она никогда не притворялась, что ей приятно мое присутствие.
— Мне жаль, что с тобой такое случилось, — сказала она ровным тоном и двинулась дальше по коридору, но я пошла за ней.
— Асия, я не откажусь от Анны.
Она замедлила шаг, как будто удивившись услышанному, и наконец остановилась.
— Что ты сказала?
— Ты слышала, — тихо ответила я. — Я не отступлюсь. — В моем голосе не слышалась дрожь, только спокойствие и твердость. — Ты не представляешь, как сильно я хотела семью. Теперь, когда она у меня есть, когда в моей жизни появились Анна с Норманом, я не хочу отказываться от мечты.
Я ждала ответа, но его не было. Асия стояла неподвижно.
— Ты наверняка понимаешь, о чем я, — продолжила я мягче, пытаясь ненавязчиво донести до нее мысль,
