убедить, что у меня добрые намерения. — Асия, я не собираюсь занимать мес… — Не хочу тебя слушать, — холодно перебила она. — Не надо ничего говорить!
— Я не собираюсь занимать место Алана.
— Замолчи! — прокричала она, и я вздрогнула.
Асия повернулась ко мне, в ее мрачных глазах я увидела вспышки пульсирующей боли — боли, которая никогда не проходила.
— Не смей! Не смей о нем говорить!
В ее словах звучала ревность, столь не похожая на беспомощное отчаяние Анны.
— Думаешь, ты что-то знаешь? Считаешь, можете прийти сюда и стереть все, что с ним связано? Не оставить ни фото, ни воспоминания? Ты ничего не знаешь об Алане, — прорычала она, — ничего!
Лицо Асии исказилось от гнева, а я стояла, спокойно глядя на нее, так как сердце знало: правда за мной. мной.
— Ты была в него влюблена.
Мои слова попали в цель, можно больше ничего не говорить, но я продолжила:
— Вот почему ты не можешь видеть меня здесь. Я постоянно напоминаю тебе, что его больше нет, что Анна с Норманом пошли дальше, а ты нет. Ведь так? Ты не призналась ему, — прошептала я. — Ты не сказала ему о своих чувствах. Он ушел до того, как ты набралась смелости ему признаться, и теперь ужасно жалеешь. Это то, что ты носишь в себе, Асия. Ты не в силах смириться с тем, что его больше нет, и ненавидишь меня за это. Но ненавидеть Ригеля ты не можешь, потому что он напоминает тебе Алана.
Все произошло очень быстро. Отчаяние взяло верх. Асия отвергла мои слова, не желая допускать их до своего сознания, она оттолкнула их так яростно, что ее рука, сверкнув кольцами, взметнулась в воздух. Звонко прозвенела пощечина.
Я зажмурилась, но в следующее мгновение поняла, что удар пришелся не по мне. Кто-то оттащил меня в сторону.
То, что я увидела, открыв глаза, меня удивило: чуть согнувшись и повернув голову, рядом стоял Ригель, его лицо скрывалось за копной волос. Асия тоже, казалась, была ошеломлена.
Ригель выпрямился, его ледяной взгляд скользнул по коридору, потом остановился на Асии. Он глухо процедил сквозь зубы:
— Я хочу, чтобы ты… ушла… отсюда.
Асия поджала губы, ее лицо покрылось красными пятнами. В ее глазах пробежала тень стыда, затем она посмотрела куда-то за плечо Ригеля, встретив другой потрясенный взгляд.
— Асия, — проговорила ее мать с упреком.
Асия сжала кулаки, чтобы не разрыдаться, а затем, тряхнув локонами, сорвалась с места и побежала вниз по лестнице.
Расстроенная Далма обхватила лицо руками и покачала головой.
— Простите, — всхлипнула она, прежде чем последовать за дочерью, — мне очень жаль. Мы с Ригелем остались в коридоре одни. Точнее, я осталась одна, потому что тени, поглотившей и защитившей меня, рядом больше не оказалось. Поняв это, я словно потеряла равновесие и перестала ориентироваться в пространстве. Ригель поворачивал за угол в конце коридора, и я умоляюще крикнула:
— Подожди!
На этот раз я не могла позволить ему уйти. Меня по-прежнему немного лихорадило, по спине пробегал озноб, но я все равно пошла за ним. И пока шла, подумала, что зря я не надела носки: было неприятно ступать босыми ногами по прохладным половицам.
Я быстро добралась до Ригеля и схватила его за подол рубашки — наивный жест, учитывая, что удержать этого юношу было невозможно.
— Ригель!
Претерпевая мое нападение, он сжал кулаки и стоял, отвернувшись, как всегда, высокий и властный. Странно, но в этот момент ко мне вернулось ощущение равновесия.
— Почему? — спросила я. — Почему ты получил пощечину вместо меня?
— Иди отдыхай, Ника, — услышала я его низкий голос, — ты еле на ногах стоишь.
— Почему? — настаивала я.
— Ты сама хотела ее получить? — ответил Ригель, и его голос стал жестче.
Я закусила губу и, сильнее сжав подол его рубашки, сказала:
— Спасибо. Анна сказала, что ты поговорил с детективом и все ему рассказал.
До сих пор не верилось, что мне не придется отвечать на вопросы, потому что Ригель уже сделал это за меня. Он рассказал обо всем: о криках, пощечинах, истязаниях, о случаях, когда в наказание Она лишала нас обедов и ужинов, когда связывала нас в подвале. Как-то Она дверью придавила Питеру пальцы только за то, что ночью он снова обмочился.
Ригель вспомнил все, ничего не упустил. Детектив спросил, применяла ли Маргарет Стокер подобные воспитательные меры к нему. Ригель ответил нет. Тогда детектив Ротвуд спросил, прикасалась ли она когда-нибудь к нему так, как не подобает прикасаться к детям. Нет, ответил Ригель. И я знала, что это правда.
Детектив не видел, как эта воспитательница поправляла маленькие пальчики Ригеля на клавишах и как при этом светились ее глаза, в остальное время холодные и тусклые. Он не видел их, сидящих на скамейке перед пианино; мальчик болтал в воздухе короткими ножками, а она давала ему печенье всякий раз, когда он правильно брал аккорд. «Ты дитя звезд, — шептала она ему ласково, что было ей совсем несвойственно. — Ты подарок… Маленький-премаленький подарок». Детектив не мог знать, что воспитательница страдала бесплодием, и Ригель, такой одинокий и брошенный, был единственным ребенком, который когда-либо вызывал в ней материнские чувства. Не то что мы, выходцы из разных семей, у которых хоть когда-то, но были родители. Не то что мы, кучка обтрепанных кукол.
— Я ненавидел ее.
Ригель впервые в этом признался.
— Я ненавидел то, что она делала с тобой, — медленно сказал он. — Я этого не выносил. Понимал, как тебе плохо. Всегда понимал, как вам плохо.
«Я знаю, почему ты не спишь», — сказал он мне, а я ему не поверила. Мне казалось, что Ригель наслаждался ролью ее любимчика и до нас ему нет никакого дела. Он жил в своем мире, безразличный к тому, что происходило вокруг.
Но это было не так. Оказывается, все совсем не так.
Туман моих предубеждений против Ригеля наконец стал рассеиваться. Теперь я по-другому объясняла себе его взгляды и жесты, начинала понимать, почему он с печальным видом играл на фортепиано. Меланхолия, вот в чем причина.
Он носил частичку Ее в себе, под кожей, а значит, ему никогда не оборвать их связь. Как бы он ни презирал ее, как бы ни хотел стереть ее из памяти, в нем всегда будет
