Затем повернулась к Ригелю, явно собираясь у него что-то спросить. Жаль, я не видела, что выражали ее глаза в этот момент.
— О! — Аделина снова взволнованно посмотрела на меня и повторила: — Ника… — Ника! — послышался голос Анны.
Она подбежала очень встревоженная и накинула мне на плечи плед. А я все еще смотрела на Аделину широко открытыми глазами.
— Ника, у тебя жар! Тебе нельзя здесь стоять! Доктор сказал, что нужно лежать в постели! Аделина с Анной мгновение смотрели друг на друга, а потом Анна обняла меня за плечи и повела в дом.
— Пойдем, — сказала она, легонько подталкивая, — а то еще больше простудишься… Я послушно шагала к двери, кутаясь в плед, а потом обернулась.
— Аделина…
— Я зайду позже, — пообещала она, кивнув мне, — не волнуйся. Выздоравливай! Я на днях зайду тебя проведать. Обещаю!
Анна завела меня в дом, но я успела кивнуть в ответ. Я искала глаза Ригеля и с болью констатировала, что он на меня не смотрел.
***
— Ох, Ригель, — услышал он шепот, — что ты задумал?
Ригель не мог на нее смотреть. И без того подавленный, он с трудом выносил этот сочувственный тон.
На него смотрели ее глаза, они жгли его, словно головня, которая, он знал, никогда не остынет.
— Как ты здесь оказалась? — выпалил он, вымещая раздражение на девушке.
Аделина помедлила, прежде чем ответить.
— Думаешь, я забыла, какой послезавтра день? — ласково произнесла она, пытаясь смягчить его строгий тон, и опустила глаза. — Я слышала о Питере, — призналась она, — ко мне приходил полицейский и задавал вопросы о Маргарет. Сказал, что опрашивает воспитанников, которые жили в «Санникрике» до того, как ее уволили. Это от него я узнала, что ты уехал из Склепа.
И теперь понимаю почему.
Повисла тишина, от которой веяло чувством вины и ошибками, которых столько, что пальцев не хватит сосчитать, и Ригель ощущал это сейчас как нечто неизбежное.
— Она знает?
— Знает что? — медленно переспросил он, но его ядовитая ярость разбилась о твердый взгляд, наполненный болезненной правдой.
Потому что Аделина знала. С самого начала знала. Аделина всегда смотрела на него с жадным интересом, а он, обреченный на вечную любовь, никогда не отвечал ей взаимностью. В Склепе она всегда провожала его взглядом, чтобы увидеть, как он смотрит на Нику.
— Знает о том, что ты согласился на усыновление, чтобы остаться рядом с ней?
Ригель стиснул зубы и отвел глаза. Он стоял напряженный и неподвижный и молчал, потому что ответить значило признать вину, которую он не мог отрицать.
Где-то внутри зашевелился точильщик. Ника видела, как Аделина поцеловала его, и эта мысль не давала покоя. Он вспомнил ее ласковое прикосновение, и ему стало еще больнее, когда он понял, что в тот момент в нем зажглась надежда. Надежда, что Ника нуждается в нем, что она может ответить взаимностью на его отчаянное чувство.
— Ничего ей не говори, — строго приказал он, — и вообще не вмешивайся в это. это.
— Ригель… я тебя не понимаю.
— Тебе необязательно меня понимать, Аделина, — прорычал он, пытаясь защитить себя и все, что, как он знал, было правильным и неправильным одновременно.
Она покачала головой и бросила на него взгляд, который на мгновение напомнил ему взгляд Ники.
— Почему? Почему бы тебе не признаться ей?
— Признаться ей? — повторил он с издевательской усмешкой, но Аделина снова устояла перед ним.
— Да, — ответила она очень просто, вызвав в Ригеле еще большее раздражение, если не злость. — Признаться в чем? — прорычал он, точно раненый зверь. — Аделина, ты видишь, где мы? Думаешь, если бы мы не были заперты здесь вместе, она когда-нибудь посмотрела бы на меня? И Ригель ненавидел себя за эти слова, потому что в них содержался горький для него ответ. Ее глаза, наполненные желанием или любовью, никогда не будут искать его. Он — ходячая катастрофа и слишком горд, чтобы признать: он отдал бы что угодно, лишь бы ошибиться. — Такая, как она, никогда не захочет быть с таким, как я, — выпалил он с горечью и болью, которые постоянно носил в себе.
Аделина стояла и смотрела на него искренне и проникновенно. Он навсегда запомнит это мгновение — пронзительное и трагическое, когда в нем вновь затеплилась надежда, отравляющая каждый день его жизни, подтачивающая его уверенность в беспощадных словах и поступках. — Если на свете и есть кто-то, кто способен любить по-настоящему, человек с большим сердцем, то это Ника.
***
— Есть еще что-нибудь, что ты хочешь мне рассказать?
Я покачала головой. Сотрудница опеки посмотрела на меня сочувственно. Профессионал и добрая женщина с деликатными манерами и внимательным взглядом. После моего забега под дождем прошел всего день, и, хотя визит был назначен на следующую неделю, из-за происшествия мы перенесли его на раннее время. Ее работа заключалась в наблюдении за тем, как протекает испытательный срок перед усыновлением, и при необходимости фиксировании возникших проблем и противоречий. Она расспросила меня об Анне и Нормане, о школе и о том, как мне живется на новом месте. Такую беседу она провела и с Ригелем.
— Замечательно. Тогда я составлю первый отчет.
Он встала, и я сделала то же самое, завернувшись в плед, меня еще немного знобило. — Кстати, миссис Миллиган, — обратилась она к Анне, — вот копии медицинских карт двух подростков. Они могут пригодиться, если вы решите обратиться к психологу.
Анна взяла протянутые ей две папки бирюзового цвета и стала аккуратно перебирать вложенные в них листы.
— Наша соцслужба оказывает профессиональную психологическую поддержку, если… — А кто сделал эти заключения? — перебила ее Анна. На одной из страниц я заметила заголовок: «Психологический и поведенческий анализ». Кажется, там было фото Ригеля.
Женщина ответила:
— Врач-специалист, который работал тогда же, когда миссис Стокер возглавляла учреждение. — Понятно, в таком случае, думаю, здесь ничего не сказано о панических атаках и психологических расстройствах, вызванных жестоким обращением с ребенком.
В комнате повисла тишина. Я уставилась на Анну, не сразу поняв, что она сказала. Впервые слышала, чтобы она разговаривала в таком резком тоне. Женщина из опеки выглядела очень смущенной.
— Миссис Миллиган, я не знаю, что вы о нас думаете. То, что случилось при Маргарет Стокер… — Я
