— Совершенно верно, сэр, — покорно согласился капеллан, с видимым усилием проглотив ком тягучей слюны. — Не получается. По крайней мере сейчас, когда меня мучает жажда.
— Так выпейте, капеллан! Подполковник Корн хранит у себя в столе бутылку с кукурузным виски. Да и наш офицерский клуб вам следует иногда посещать — просто чтобы немного развеяться. Скажу вам по секрету, капеллан, что даже и за галстук как следует заложить иной раз бывает полезно. Надеюсь, вы не считаете, что мы вам неровня, раз вы духовное лицо?
— Что вы, сэр, конечно, нет! — смущенно заверил его капеллан. — А последние дни я каждый вечер приходил в клуб.
— Вы ведь всего-навсего капитан, — не слушая капеллана, продолжал полковник Кошкарт. — Лицо-то, конечно, духовное, а по званию всего-навсего капитан?
— Вы правы, сэр. Я знаю.
— Вот и прекрасно. А что смеяться вы не стали, так и правильно, пожалуй, сделали. Я все равно не дал бы вам корзину помидоров. Капрал Уиткум сказал мне, что сегодня утром вы унесли из моего кабинета помидор.
— Сегодня утром, сэр? Но вы же сами мне его дали!
— А разве я говорю, что не давал? — Полковник Кошкарт с явным подозрением вздернул голову. — Разве говорю, капеллан? Я просто сказал, что вы его унесли. И мне непонятно, почему вас так испугали мои слова, если вы действительно его не украли. Так я его вам дал?
— Дали, сэр! Клянусь!
— Что ж, придется поверить вам на слово, капеллан. Хоть я, признаться, и не понимаю, с чего бы это мне пришло в голову давать вам помидор. — Полковник Кошкарт деловито переставил стеклянный пресс для бумаг с правой стороны своего стола на левую и взял в руку остро отточенный карандаш. — Ну хорошо, капеллан. Если у вас все, то я займусь насущными делами. А вы известите меня, когда капрал Уиткум разошлет примерно дюжину писем, — чтобы нам связаться с редакцией «Сатэрдэй ивнинг пост». — Внезапно лицо полковника Кошкарта вдохновенно просияло. — А я тем временем опять выдвину наш полк на добровольную бомбардировку Авиньона. Это наверняка пришпорит развитие событий.
— На бомбардировку Авиньона? — Сердце капеллана замерло, дыхание пресеклось, а по хребту побежали мурашки.
— Именно, капеллан, — жизнерадостно подтвердил полковник Кошкарт. — Чем скорей у нас появятся потери, тем быстрей раскрутится это дело. Было бы хорошо, если б мы попали в рождественский номер. На рождество тираж, говорят, значительно увеличивается.
И, к ужасу капеллана, полковник Кошкарт поднял телефонную трубку, чтобы выдвинуть свой полк на добровольную бомбардировку Авиньона, а вечером попытался выгнать капеллана из офицерского клуба, и когда пьяный Йоссариан, злобно отшвырнув свой стул, яростно вскочил на ноги, чтобы устроить мстительный мордобой, а Нетли громко прошипел его имя, надеясь, что он опомнится, полковник Кошкарт вдруг побледнел от ужаса и малодушно пятился, пока не наступил на ногу генералу Дридлу, который раздраженно его оттолкнул и приказал ему обязать капеллана ежевечерне являться в клуб. Все это вызвало у полковника Кошкарта удрученную злобу — и страшная фамилия Йоссариана, опять прозвучавшая как сиплое предостережение надтреснутого колокола судьбы, и отдавленная нога генерала Дридла, за которую полковник Кошкарт тоже возлагал вину на капеллана, виноватого еще и в том, что невозможно было предугадать, как отреагирует очередной раз генерал Дридл на этого растреклятого божьего прислужника. Полковник Кошкарт ясно помнил — и будет помнить теперь до могилы, — что, впервые заметив капеллана в офицерском клубе, генерал Дридл поднял свое красное, распаренное от жары, навеки отравленное алкоголем лицо и долго смотрел тяжелым взглядом сквозь желтовато-дымное марево на одиноко притулившегося у стены пастыря полковых душ.
— Чтоб мне провалиться! — прохрипел генерал Дридл, грозно насупив свои клокасто-седые брови в медленном узнавании. — Это ведь капеллан там у стены? Да, не каждый день увидишь служителя божия в таком месте — среди картежной шушеры и грязной пьяни.
Полковник Кошкарт строго поджал губы и начал вылезать из-за стола.
— Совершенно с вами согласен, сэр, — обрадованно подхватил он в тоне нарочитого осуждения. — Просто непонятно, что нынче творится с духовенством.
— Оно становится лучше, вот что с ним творится, — одобрительно пророкотал генерал Дридл.
— Вы совершенно правы, сэр, — громко поперхнувшись, круто осадил себя полковник Кошкарт. — Оно становится лучше. Именно это я и хотел сказать, сэр.
— Тут-то, среди однополчан, и должен проводить свободное время полковой священник — ему надо видеть, как они упиваются и просаживают друг другу деньги, чтобы войти к ним в доверие и настроиться на их волну. А иначе как он внушит им веру в бога?
— Именно это я и хотел сказать, сэр, когда приказал ему явиться сюда, — дипломатично сказал полковник Кошкарт, с дружеской фамильярностью обняв капеллана за плечи и отводя его в уголок, где холодно приказал ему каждый вечер являться на дежурство в офицерский клуб, чтобы, пока люди упиваются и просаживают друг другу деньги, войти к ним в доверие и настроиться на их волну для успешного внушения им веры в бога.
Капеллан повиновался и регулярно приходил на дежурство в клуб, чтобы завоевывать доверие людей, которым хотелось поскорее от него избавиться, и его дежурства продолжались вплоть до того вечера, когда у стола для пинг-понга разразилась пьяная драка и Вождь Белый Овсюг так врезал без всякой причины полковнику Мудису по носу, что тот с размаху шлепнулся задом на пол, а генерал Дридл, ко всеобщему удивлению, радостно расхохотался — и хохотал, пока не увидел капеллана, глазевшего на него с отвисшей от ужаса челюстью. При виде служителя божия генерал Дридл окаменел. Он рассматривал его несколько секунд, стремительно теряя чувство юмора и быстро наливаясь угрюмым неодобрением, а потом опять повернулся к стойке бара и начал переминаться с ноги на ногу, как пьяный матрос. Полковник Кошкарт уже испуганно трусил к нему, отыскивая взглядом подполковника Корна в тщетной надежде получить от него какой-нибудь указующий знак.
— Да, не каждый день увидишь служителя божия в таком месте, — проворчал у стойки бара генерал Дридл, не глядя на полковника Кошкарта и вертя в громадной лапе пустой стакан. — Да, тут уж всякие сомнения побоку: далеко не каждый день увидишь служителя божия в таком месте — среди картежной шушеры и грязной пьяни.
Полковник Кошкарт с облегчением вздохнул.
— Да уж, сэр, — с гордостью подтвердил он. — Далеко не каждый.
— Ну а вы-то какого дьявола сидите тут сложа руки?
— То есть как, сэр? — удивленно помаргивая, спросил полковник Кошкарт.
— Вы думаете, вас украшает, что ваш капеллан шляется сюда каждый вечер? Когда бы я ни пришел, и он, дьявольщина, тут как тут!
— Вы правы, сэр, совершенно правы, — отозвался полковник Кошкарт. — Это меня нисколько не украшает. Но больше уж я сидеть сложа руки не буду и приму меры прямо сейчас.
— А разве не вы приказали ему сюда ходить?
— Нет, сэр, это подполковник Корн. Я и его сурово накажу.
— Не будь он церковником, — проворчал генерал Дридл, — я приказал бы вывести его отсюда и расстрелять.
— Да он вовсе не церковник, сэр, — услужливо сообщил генералу Дридлу полковник Кошкарт.
— Не церковник? А тогда какого дьявола у него на вороте серебряный крест?
— Это не крест, сэр. Это серебряный лист. Он подполковник.
— Ваш капеллан — подполковник? — с удивлением спросил генерал Дридл.
— Что вы, сэр! Он всего-навсего капитан.
— А тогда какого дьявола у него на вороте серебряный лист, если он всего-навсего капитан?
— У него на вороте не серебряный лист, сэр. У него на вороте серебряный крест.
— Ну-ка вали отсюда к чертовой матери, сукин сын, пока я не приказал вывести расстрелять ТЕБЯ!
— Слушаюсь, сэр!
Полковник Кошкарт, тяжко поперхнувшись, отошел от генерала Дридла и выгнал капеллана из офицерского клуба, выгнал почти так же, как два месяца спустя, когда капеллан попытался склонить его к отмене приказа об увеличении нормы боевых вылетов до шестидесяти и тоже потерпел полнейший крах, а сейчас капеллан не поддался безнадежному отчаянию только благодаря верной любви к жене, которую он обожал, страстно тоскуя по ней в разлуке, душой и телом, да любовной вере в мудрость и справедливость всеблагого, всемогущего, всеведущего, вездесущего, бессмертного, человечного, англосаксонского, англоязычного, проамериканского бога, который отчасти утратил, к ужасу капеллана, всеобъемлющее совершенство в его глазах. Очень уж многими испытаниями проверялась его вера. Существовала, конечно, Библия, но Библия была всего лишь книгой, печатной продукцией вроде «Холодного дома», «Острова сокровищ», «Этана Фрома» или «Последнего из могикан». Не удивительно ли — как спросил однажды Дэнбар, а капеллан по случайности услышал, — что глубочайшие тайны миротворения разъясняются людьми, которые не способны, из-за своего невежества, понять механизм выпадения дождей на земле? И мог ли Всеблагой Господь, в безграничной мудрости Своей, опасаться шесть тысяч лет назад, что люди сумеют построить башню до небес? Да и где они, эти проклятые небеса? Наверху? Внизу? Так ведь не было, не могло быть «верха» и «низа» в бесконечно расширяющейся вселенной, где даже огромное, величественное, ослепительно пылающее солнце постепенно угасало, предопределяя таким образом гибель земли. Настоящих чудес давным-давно не случалось, молитвы оставались без ответа, несчастья с одинаковой беспощадностью преследовали и достойных и недостойных — вот почему капеллан, человек разумный, подчинился бы доводам здравого смысла и утратил бы заповеданную отцами веру в Бога — наверняка утратил бы, отказавшись и от воинского звания, и от жизненного призвания, чтобы испытать судьбу рядового пехотинца, или артиллериста, или, быть может, капрала десантных войск, — не окажись он свидетелем таких таинственных явлений, как нагой человек на дереве в день похорон Снегги и загадочное, незабываемое, обнадеживающее пророчество лесного отшельника Флума через несколько недель после похорон: «Я вернусь к зиме».
