неповиновения царю Ивану, требовавшему присяги своему сыну.
Из всего сказанного следует, что мутная пьеса А.Н. Толстого об Иване Грозном, как не отвечающая требованиям воссоздания облика царя Ивана IV, не может быть принята к постановке в театрах и разрешена к печати. Постановка этой пьесы или ее издание было бы воспринято советской общественностью как подлинный ответ на требования к советской литературе и к исторической науке о воссоздании истинного образа крупнейшего русского государственного деятеля. Тем самым постановка этой пьесы или издание ее усугубили бы путаницу в головах историков и писателей по вопросу об истории России в XVI в. и Иване IV.
В связи с изложенным надо запретить постановку пьесы А.Н. Толстого «Иван Грозный» в советских театрах, а также запретить опубликование этой пьесы в печати.
(подпись) ЩЕРБАКОВ.
28 апреля 1942 г.[357]».
Удивительно, но в этом окончательном тексте есть фрагмент, где изложение ведется от первого лица. Вот он: «В пьесе А.Н. Толстого многочисленные исторические неточности не только не подчеркивают основного и главного – прогрессивной деятельности Ивана IV, но наоборот, искажают политические и исторические тенденции того времени. Я, прежде всего, имею в виду то, как А.Н. Толстой обрисовывает облик Шуйских. Как известно, Шуйские в жизни Ивана IV и в истории государства российского того времени играли отрицательную и подлую роль… Если следует говорить об ошибках, о непоследовательности царя Ивана, то одной из таких ошибок является, что он не искоренил Шуйских»[358]. Далее гнев автора почему-то был почти целиком обращен на род Шуйских, в большей степени, чем на одиозную фигуру «изменника родины» Андрея Курбского. Особо подчеркивалось, что А.Н. Толстой предосудительно приукрашивает Шуйских. На самом деле Петр Иванович Шуйский (других нет) появляется в пьесе только один раз в пятой картине в сцене встречи с князем Курбским на мызе под Ревелем, причем они показаны скорее союзниками-изменниками, чем врагами друг другу.
Невозможно поверить в то, что секретарь ЦК в записке Сталину сохранил местоимение «я», кому бы оно ни принадлежало, за исключением самого вождя. Скорее всего, весь окончательный текст, как и большинство хлестких характеристик героев средневековой эпохи, положительные оценки царя и очень поверхностная, грубая критика художественного произведения Толстого записаны со слов Сталина. В таком же тоне и такими же словами кремлевский «ценитель» позже будет делать замечания великому кинорежиссеру С. Эйзенштейну, обвиняя его в незнании истории, а царя Ивана в том, что он якобы не решился добить каких-то пять боярских родов. В записке секретаря ЦК содержится суть сталинской трактовки образа Ивана Грозного, которая затем расползлась по всем околонаучным и пропагандистским весям охваченной войной необъятной родины.
У всех записок не только один источник, но и общие составляющие. Помимо текстуально близких постановочных и констатирующих частей, развернутые варианты записок содержат значительные историографические вставки и пояснения. Авторы со знанием дела упоминают Н.М. Карамзина, который «поставил царствование Ивана IV по конечным результатам наряду с татарским игом». Упоминают автора дореволюционных учебников Д.И. Иловайского, известных историков С.М. Соловьева, В.О. Ключевского и почему-то Г.В. Плеханова. Причем в ряде случаев дают точные библиографические ссылки на редкие издания. Помянуты недобрым словом и яркие произведения старшего тезки советского драматурга, Алексея Константиновича Толстого о тиране и душегубе. Но совсем не упомянуты известные историки, отмечавшие ряд положительных моментов царствования Ивана IV: это в первую очередь В. Соловьев и С. Платонов. Кроме того, на обоих развернутых вариантах установочная часть и негативные выводы отчеркнуты на полях синим карандашом неизвестной рукой, а в ряде мест подчеркнуты машинописным способом. Это часто делалось для того, чтобы обратить внимание загруженного работой адресата на основную мысль текста. Во всех трех вариантах содержится требование запретить не только постановку пьесы, но и ее опубликование в печати. Анализ текстов всех трех записок позволяет предположить, что при доработке окончательным вариантом стал документ, отправленный позже в секретный архив ЦК, ныне хранящийся в РГАНИ и опубликованный здесь полностью. Именно в нем, помимо обвинений в исторической некомпетентности Толстого, делается попытка дать развернутый профессиональный обзор дореволюционной историографии и обосновать мотивы, заставляющие пересмотреть оценку роли личности Ивана Грозного в истории России. Кроме того, бросая обвинение Толстому в антиисторизме, авторы записки грамотно выстраивают хронологию грозненской эпохи, грубо нарушенную в пьесе Толстого. Трудно поверить в то, что в недрах Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) работал специалист, разбиравшийся не только в дореволюционной историографии вопроса, но и хорошо знакомый с фактическим материалом. Нет сомнений, что авторы записки пользовались исторической справкой, подготовленной специалистами Института истории. С 1930-х гг. все чаще практиковалось использование академических институтов в целях идеологической работы партии, а точнее, в целях антинаучных затей и капризов вождя.
Вопрос об авторстве исторических экскурсов в развернутых вариантах записок на имя Сталина остается открытым. Ясно, что автор неплохо знал научную литературу и грозненскую тематику в целом. Р.Ю. Виппер, который на тот момент был любимым сталинским историком за его давний очерк об Иване Грозном[359], автором записки быть не мог. В 11-страничном варианте записки из РГАНИ он упоминается в ряду реакционных буржуазных историков, ненавистников царя. Напомню, что это откровенная ложь: Виппер первым и независимо от политической конъюнктуры еще в 1922 г. сотворил панегирик Ивану IV, о чем Сталин прекрасно знал. Скорее всего справка в ЦК составлялась С.В. Бахрушиными и/или М.В. Нечкиной. Бахрушин до возвращения в мае 1941 г. Виппера в СССР считался ведущим специалистом по грозненской тематике, а появившийся Виппер, как протеже Сталина, оттеснил его на второй план. Но и Нечкина даже после разгрома «школы Покровского» по традиции, заложенной учителем, относилась к Випперу согласно характеристике, данной самим В.И. Лениным, т. е. как к «прислужнику господствующей буржуазии». Еще до войны, в первом издании БСЭ, рассуждая об эпохе Ивана IV и ее историографии, она характеризовала Виппера все в том же ленинском духе, но в Ташкенте в конце 1942 г. резко и немотивированно переменила свое мнение о нем самом и его книге. Свою лепту мог внести и С.Б. Веселовский, который летом 1943 г. записал, что дирекция Института истории и газета «Литература и искусство» пожелали знать его мнение о трилогии другого участника сталинского проекта – В. Костылева[360]. Его мнение могли затребовать и о пьесе Толстого, и он его действительно высказал, но позже, в 1945 г. после смерти писателя. Однако Веселовский резко отрицательно отнесся не только к указанным литераторам, но и к вмешательству властей в научное творчество, за что и поплатился опалой. Из других маститых медиевистов, находившихся в Ташкенте (В.И. Пичета, Ю.В. Готье, В.И. Сыромятников), и
