сильное впечатление еще сам Иван, но не как властитель, строитель государства, а как метущийся, нервно-впечатлительный человек, не сильный человек. Какой-то парадоксальный идеалист на фоне бесконечной темной, кондовой Руси. Он выходит из общего плана, и от этого только тает, рассеивается, слабеет сам образ. Елизавета английская из Шиллера ведьма злая и неприятная. Мария Стюарт привлекательна, однако, мы чувствуем правду, историческую справедливость в поступках Елизаветы и хоть и плачем, но осуждаем Марию на смерть.
Здесь этого нет. Грозный ни в чем не виноват, и его не в чем оправдывать и в этом слабость его героя пьесы и всей пьесы. Много исторических натяжек и неточностей (хронологические в основном), но это допустимо в драме. Обидно, что Курбский сделан сознательным изменником, этаким Талейраном в кольчуге. И язык сочен и образен»[342]. Здесь дана, пожалуй, наиболее точная и объективная оценка первых вариантов пьесы Толстого.
Сейчас затруднительно определить точно, когда была прочитана и обсуждена пьеса в кругу историков Академии наук СССР, и кто конкретно участвовал в ее обсуждении. Из письма Шмидта ясно только, что произошло это незадолго до 20 мая 1942 г. Архив Института истории и военного времени практически не сохранился, но в более поздней рецензии на пьесу Толстого известного медиевиста С.Б. Веселовского (август 1945 г.), неопубликованной при жизни ученого, есть такой фрагмент: «После авторской читки первой части повести в Институте истории (в Ташкенте) некоторые историки решились заметить А.Н. Толстому о нежелательности пользоваться так свободно историческими именами, на что Толстой возразил: а не все ли вам равно? Я в своем выступлении отвечал, что мне совершенно безразлично, какие имена употребит автор в романе или драме из жизни Вампуки невесты африканской[343], но что мне, как и прочим историкам, далеко не все равно, как обращается автор художественного произведения на исторические темы с историческими именами. Эти замечания и возражения Толстой оставил без внимания и во второй части своей повести обращается с историческими лицами с такой же бесцеремонностью, как в первой»[344].
Толстой заранее передал текст пьесы историкам для ознакомления через художницу В. Ходасевич, которая затем сопровождала писателя на чтения. По ее словам, Толстой с тревогой говорил ей по дороге, что многие будут «придираться»[345]. Очень похоже, что в этих чтениях Толстой участвовал вынужденно. На них присутствовала жена историка Веселовского Ольга Александровна, которая 15 июня 1942 г. писала родственнице: «Пьеса Толстого очень эффектна, сценична, хватает за жабры, но «с точки зрения историка…в высшей степени бесцеремонна». Но не на пьесу рассердился Степан Борисович. А на общий дифирамбный, гимновосторженный хор реверансов, какими была встречена эта пьеса историками! Как ни странно, сказать это о Ст. Бор-че, но он до простодушия искренне сердился и негодовал («Им до истории никакого дела нет!»)… Автор не справился со своим оппонентом. Он поступил умно: просто отмахнулся и спрятался за общие фразы. (О том, что пьеса уже одобрена и копья ломать уже ни к чему – не так грубо, но смысл совершенно этот.) Интересно – как она будет поставлена в Малом театре? Успех она, вероятно, иметь будет. Пьеса сценична и эффектна.
И как замечательно великолепно прочел Толстой свою пьесу! Даже я, которая слушала ее невольно сквозь призму оскомины от нее Ст. Бор-ча, была зачарована авторской блистательной читкой. И дернула его нелегкая писать именно об Иване Грозном!»[346]
Какая «нелегкая» дернула Толстого писать о царе, мы теперь знаем. Знаем и то, что Алексей Николаевич, похоже, блефовал, прозрачно намекая слушателям, что пьеса уже «одобрена» и принята к постановке. Но даже такая строгая зрительница не в силах была отрицать артистизм чтения и колдовское очарование языка пьесы.
Пока шли все эти обсуждения, фрагмент пьесы был опубликован в газете «Литература и жизнь» 21 марта 1942 г. Вскоре рукопись оказалась в московской типографии, а 16 апреля она уже была подписана к печати (т. е. прошла редактуру и цензуру) и напечатана в количестве 200 экземпляров, т. е. – на правах рукописи. Заметим, что отдельные исследователи творчества Толстого малый тираж книги признанного корифея советской литературы, академика и дважды лауреата Сталинской премии трактуют как сигнал угрозы и даже как оскорбление писателя[347]. На самом деле печатание нового произведения типографским способом, но в небольшом количестве экземпляров в те времена было распространенной практикой. Это делалось в тех случаях, когда тиражирование на пишущей машинке объемного текста оказывалось слишком трудоемким, а саму книгу по тем или иным причинам нельзя было или до определенного времени не имело смысла широко распространять. Двести экземпляров вполне хватало для рассылки членам Политбюро, различным идеологическим и государственным инстанциям, а также коллективам одного-двух столичных театров, готовых приступить к работе над пьесой. То есть в партийных, театральных и художественных кругах ждали очередного шедевра от сталинского любимца, пишущего по его личному заказу. Но при этом крупные функционеры от идеологии (А.А. Жданов, А.С. Щербаков, М.Б. Храпченко) знали, что эту тематику Сталин контролирует лично и что его мнение о пьесе еще не получено, а забегать вперед «самого» опасно.
После распечатки пьеса «Иван Грозный», скорее всего, сразу же легла на стол Сталина в Кремле или на прикроватную тумбочку в подземном бункере в Москве, а может быть, на даче в Кунцево. Книжечку не пришлось доставлять издалека, т. к. типография ее отпечатавшая располагалась рядом с Кремлем – на улице «25 лет Октября, д. 5». В настоящее время этот экземпляр (Толстой А.Н. Иван Грозный. Пьеса в девяти картинах. М. – Л.: Искусство, 1942) находится в его архиве среди книг из личной библиотеки[348]. В экземпляре 62 страницы, набранные убористым шрифтом и с пометами вождя. (А вот в архиве Толстого в отделе рукописей Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН (ОР ИМЛИ РАН) этой книги нет, но есть другие варианты, отпечатанные типографским способом и малыми тиражами: 50, 100, 200 экз. Все они несут на себе следы авторской правки.) Сталин не очень внимательно просмотрел пьесу, поскольку тяжелейшее положение на фронтах все же не очень располагало к вдумчивому чтению художественной литературы. Однако, несмотря ни на что, продолжал отслеживать реализацию грозненского «проекта» и поэтому идеологическую сторону вопроса цепко удерживал в центре внимания. Я уже писал как-то об этом издании пьесы и о том, что драматург Эдвард Радзинский, посмотрев на ее обложку с пометами кремлевского читателя, почему-то пришел к соблазнительному выводу: Сталин назвал Ивана Грозного своим «учителем». Ничего этого нет, а есть машинально сделанные мягким синим карандашом «разводы» на обложке и на странице со списком действующих лиц. В некоторых разводах
