— Чего ты боишься? Я не съем тебя, — с лёгкой улыбкой сказал Джерард, открывая чуть пыльную бутылку красного вина, и Фрэнк, опомнившись, опустился на одеяло рядом. — Я очень хотел отметить завершение нашего первого, серьёзного и не слишком приятного дела должным образом. И мне показалось, что сегодняшний вечер — лучшее время для этого. Как ты считаешь?
— Закат поразителен… — задумчиво прошептал Фрэнк, вглядываясь в разливы золотисто-розовых красок на глади пруда. Изредка ровную поверхность нарушали стрелы от утиных заплывов, но вода быстро успокаивалась, снова превращаясь в прекрасное зеркало для вечернего, совершенно волшебного неба. Солнце уже скрылось за кронами деревьев парка, но его прощальные лучи целовали облака, лениво плывущие наверху, и те, смущаясь, розово рдели и светились золотом счастья от этих ласк.
— Закат красив, — в тон ему ответил Джерард, справившись с пробкой. — Но поразительный тут ты, а не он, — закончил мужчина, наклонившись ближе и почти коснувшись скулы Фрэнка кончиком носа. Тот глубоко вдохнул, стараясь привыкнуть к новому, не сдерживающему себя наставнику, и всё же сладкая дрожь прошлась по его натянутым нервам.
— Вы заставляете меня смущаться, когда говорите подобные вещи. Я совершенно не считаю себя поразительным.
Джерард негромко рассмеялся, протягивая простой стеклянный бокал, наполненный на две трети.
— На самом деле, это не важно, Фрэнк. Важно то, что я так считаю. И совершенно не кривлю душой при этом. Выпьем? Слава Богу, что эта эпопея закончилась. Как бы то ни было, мы сделали всё, что могли. А ты сделал даже больше, мой мальчик.
Стекло низко звякнуло, соприкоснувшись боками, и они оба, позволив содержимому немного потанцевать внутри, молча пригубили тёмно-красное вино.
Было что-то в этом сочетании цветов: в смазанной палитре на глади пруда, в мерцающих огнях окон поместья вдалеке, в ленивых облаках, дико закрученных на небе, рубиновых отблесках вина в бокалах, бликах неозвученных слов и чувств, то и дело мелькающих на дне их глаз. Что-то, от чего сердце, вдруг сладко замирая, в следующее мгновение уже неслось вперёд, будто спеша за горизонт вслед торопливо скрывающемуся солнцу.
Лёгкий ветерок волновал их чуть растрепавшиеся волосы, и становилось зябко. Джерард пододвинулся ближе и обнял начинающего дрожать Фрэнка.
— Просто хочу сказать тебе, что… тебе больше не нужно ничего мне доказывать. Ты превосходно справился со всем, возможно, даже лучше меня. И я очень горжусь таким учеником, как ты, — негромко проговорил он. Джерард считал, именно ради этих слов всё и затевалось.
— Я… Начистоту, я очень рад, что всё закончилось. Правда, я и представить не могу, к чему наш свершившийся план в итоге приведёт, и если честно, даже думать не хочу сейчас об этом. Я могу сказать только, что теперь ещё больше уважаю вас и преклоняюсь. Если это, конечно, возможно, — смутившись, улыбнулся Фрэнк. — Никогда не считал ваше занятие лёгким, но после всего…
— Тише, Фрэнки. Всё уже давно позади. Мы сделали всё, что было в наших силах. Теперь мы можем лишь просто жить и быть наблюдателями со стороны. Помнишь время, когда ты был совсем маленьким мальчишкой на улицах Парижа? — лукаво улыбнувшись, спросил он. Фрэнк ответил заинтересованным кивком. — Не знаю, почему я заметил именно тебя. Ведь на улицах этого распутного города постоянно бегали десятки оборванных мальчишек. Хотя, если вспомнить, не то, чтобы я обратил на тебя внимание специально. Наверное, нас свела судьба. Но когда я поймал тебя за руку, и ты поднял на меня свои голодные глаза, полные ужаса, я уже понял, что никуда не отпущу тебя.
Фрэнк поражённо замер, слушая подобное откровение.
— О чём вы говорите? Я не понимаю…
— Всё было в твоих глазах, Фрэнки. Даже тогда, а сейчас — много больше, и это сводит меня с ума, — улыбнувшись и мечтательно засмотревшись на гладь пруда перед ним, ответил Джерард. — Горячее желание жить. Не озлобленная обречённость и смирение со всем происходящим с тобой, что то и дело я видел в глазах других детей. Они уже сломались, и я уверен: многих из них давно нет в живых. Прогнувшись, они потеряли всякую возможность сопротивляться. Но ты… Ты горел. Ненавистью, страхом, желанием убегать, желанием жить. Вырывать из лап судьбы всё, что только можно. Я буквально видел в твоих детских глазах целый вихрь мыслей и планов, что пронеслись в твоей голове за считанные секунды, пока я держал тебя за пойманную в своём кармане руку. И это покорило меня. Уже тогда. Иногда мне кажется, что мне не хватает этого качества, душа моя, — он нежно, но настойчиво притянул Фрэнка ещё ближе, заставляя его положить голову себе на плечо. — Я живу так, как живу, потому, что не хочу прогибаться. Не хочу быть сломанным, как те дети… Я люблю сам диктовать свои условия, мне, наверное, нравится манипулировать людьми… Но… горю ли я при этом самой жизнью так, как горишь ты? Желаю ли я радоваться каждому дню, наслаждаться происходящим? Порой я просто забываю, зачем вообще всё это…
И Фрэнк, не выдержав, взял задумчивое лицо Джерарда в свои ладони, провёл по каждой линии чуткими пальцами, пытаясь разгладить набежавшие морщинки. Улыбнувшись, решил всё же сказать то немногое, но явное, что давно вертелось на языке:
— Я научу вас снова радоваться жизни.
****
Наконец, было найдено время для вечерних чтений друг другу и игры в шахматы, в которой они доминировали с попеременным успехом. Из комнат часто доносился смех и приподнято-возбуждённые голоса, и Маргарет только тепло улыбалась, проходя мимо, ломая голову над тем, чем бы еще занять Луизу, чтобы дать этим двоим время побыть наедине. После обеда Джерард и Фрэнк часто засиживались в малой гостиной за роялем, играя Моцарта и Гайдна в четыре руки. Девочка обычно присутствовала при музицировании и слушала очень внимательно. Она сама неплохо играла, и порой они исполняли с Фрэнком небольшие фортепианные дивертисменты, заставляя Джерарда покачивать в такт ногой и улыбаться. В приятной, такой тёплой и спокойной атмосфере прошло несколько дней, прежде чем Джерард решил, что пора наведаться в Париж с отчётом для королевы.
Он даже корил себя за то, что не сделал этого раньше, но при этом осознавал, что просто не хотел покидать эту спокойную, тёплую, наполненную нежностью атмосферу своего дома, чтобы снова окунуться в проблемы страны и короны. Невозможно странно было осознавать, насколько он успел вынырнуть из этого болота всего за несколько дней рядом с Фрэнком. И хотя между ними ещё не произошло ничего, о чём он порой так страстно мечтал, даже без этого… Даже так всё было до невозможности прекрасно. Он был влюблён до дна души, и это было взаимно. Привычно серый мир окрашивался совершенно невероятными красками, можно ли хотеть чего-то большего?
Под такие ненавязчиво-приятные мысли Джерард доехал до Малого Трианона и сразу направился к королеве. Его не ждали, но Мариэтта приняла очень быстро, не заставив и получаса ждать под дверями своей комнаты. Едва войдя, Джерард отметил нервное возбуждение королевы и её горячечный румянец.
— Джерард! Мальчик мой! — воскликнула она, едва тот вошёл в комнату и преклонил колено для того, чтобы поцеловать руку своей королеве. — Как я рада тебя видеть! Правда, я ждала тебя ещё в понедельник…
— Прошу, простите меня, Ваше Величество. Я слишком ушёл в дела поместья и совсем забыл о своих обязанностях. Я достоин порицания. И всё же, что творится вокруг нашего дела?
— Ох, перестань и не наговаривай на себя. Вы с учеником справились просто отлично, Русто поёт соловьём под страхом смертной казни, уже поведав и о том, что его деятельность финансировал сам король, и о том, что цель всей этой надуманной революции — отвлечь простой народ от того, что казна пуста и зерновые запасы страны почти иссякли, посулив им мнимые лозунги и свободы. Иосэф в крайне щекотливом положении и теперь носа не высовывает из Лувра, впрочем, как и я отсюда, — рассмеялась королева.
— Но… — опешив, проговорил Джерард, — вам не кажется, что всё это дурно пахнет? Все эти речи разозлят ещё больше и без того взбудораженную толпу! Вы не думаете, что попадаете под удар столь же, сколько и ваш супруг? Это… безумно опасно! И… смертная казнь. Не слишком ли много за совращение послушника монастыря?
