— Как это?! — возмутилась она. — Должен же ты знать, с кем имеешь дело! Разве нет?
— Дурочка ты. Нашла что выдумать — сутенер, наркоторговец!
— Почему бы и нет? — спросила Дашка, переходя на провоцирующий тон, но все еще не утрачивая смешливости и скармливая ему очередную апельсиновую дольку. — Ты говоришь, что он в компьютерах разбирается, так? Любая фирма его с руками и ногами оторвет. И деньги у него есть. Тогда зачем ему эта ваша занюханная: контора с этой вашей прелестной богомолкой Инессой Михайловной? Не знаешь? А я скажу: ваша контора для него — прик-ры-ти-е! Вот. Могу поспорить, что у него где-то в укромном месте припрятана винтовка с оптическим прицелом.
— Ты давно к врачам обращалась?
— Ну скажи, разве тебе самому ни капельки не интересно? Скажи!
— Немножко, — согласился он. — И то лишь потому, что он на стороне «бабки» зарабатывает, а мне не говорит. Лучший друг называется.
Когда дело касалось денег, Диму мгновенно охватывало всеобъемлющее чувство осознания несправедливости, допущенной судьбою по отношению к нему.
— Вот! Вот видишь. Значит, ему есть что скрывать!
— Ну, не то чтобы ему это удалось… — произнес он и сделал многозначительную паузу.
— Ну-ка, ну-ка! Ты что-то разнюхал? — восторженно придвинулась Дашка к нему. — Сейчас же говори!
— Я не хочу лезть в его дела!
— Котик, зайчик, солнышко мое ненаглядное, скажи! Я такая любопытная, — призналась Дашка просто. Во всех своих недостатках она признавалась бесхитростно и откровенно. И это привлекало его. Причем все больше и больше.
После минутного отнекивания он сдался.
— Ладно! Кое-что я знаю. Наш Тимон разъезжает по городским больницам с большой сумкой. Его видела наша Нина Францевна несколько раз.
— Ну и? — заинтересовалась Дашка.
— Все.
— Что все?
— Не могу же я сам ходить за ним по пятам! Но могу предположить, что он что-то продает в этих больницах. Может, биодобавки какие или еще что-то подобное. Короче, рубит свои «бабки» и молчит в тряпочку.
— А я знаю!!! — вскрикнула Даша, после чего прошептала в притворном ужасе: — Он скупает отрезанные органы и перепродает их на Запад.
— Чего? — поморщился Дима.
— Того! Знаешь, сколько за одну почку дают? Дофига и больше!
— Ты точно свихнутая! — восхитился Дима, как-то сам не додумавшийся до такого объяснения.
— Ничего я не свихнутая. Я реалистичная, — выпалила Дашка, — тьфу! Реальная. Нет, реалистка. Твой Тимофей только с виду тихоня. В тихом омуте, знаешь ли… Ого-го! Не зря от него Майка сбежала. Мы, бабы, сразу чувствуем, если что-то не так.
— Нет, Тимон такими делами заниматься не будет. Можешь мне поверить. Я не пойму, почему надо думать о самом плохом? — задумчиво произнес Дима. — Делает человек свой маленький бизнес, а мы тут из него уже черт знает кого сотворили.
— Тогда почему он все скрывает?
— Нам нет до этого никакого дела, — словно больше убеждая себя, чем ее, сказал он. — Пофиг мне, что он там делает!
Спустя какое-то время Димка добавил:
— Вмешиваться в чужие дела некрасиво.
— Наверное, — лениво потягиваясь, словно досыта накушавшаяся кошка, ответила Дашка.
— Да и глупо. Мы ведь взрослые люди.
— Ага, — согласилась Дашка снова, но по ее тону было понятно, что она весьма иронизирует по поводу взыгравшей в нем совестливости.
Через двадцать минут после такого диалога они пришли к заключению, что совать нос в чужие дела аморально, недостойно современных молодых людей и позорно в принципе. Пусть даже интересующий их человек будет киллером, маньяком или просто любителем ходить в нижнем женском белье. Утвердившись в этом мнении, они надолго замолчали.
— А все же интересно, что он там продает?
— Хочешь, я его спрошу? — поигрывая пальчиком на его груди, предложила Дашка.
— Это как же?
— Ну, мужчины мне обычно не отказывают. Я его приглашу в клуб, мы там…
— Только попробуй!
— А че такое? Че такое-то? — захлопала она ресницами.
— Ничего, — надулся он, сцепив руки на груди.
— Я девушка свободная. Никто мне ПОКА предложений не. делал. А Тимофей сейчас совсем один, бедняжечка. Майка его сбежала. К тому же он с «бабками» не жмется.
— А я, значит, жмусь?
— Ты? Не с чего тебе жаться. У тебя бабушка пенсионерка. Работа такая, что хоть сейчас удавиться. Зоопарк, блин, настоящий. И еще… много, много, много разных напрягов.
Она не спеша оделась и стала у зеркала расчесывать волосы.
«А ведь я люблю ее, — неожиданно остро почувствовал он. — Просто люблю эту маленькую гадюку».
Она играла с ним. Серьезно или нет — не понять. Потому что у женщины сейчас серьезно, а через минуту все шутка. И наоборот.
И совсем она не дура. Играет. Как привыкла. Как умеет. И наслаждается своей игрой. Он, Дима Коверзнев, — ее сцена.
Что ей надо? Он знал, что ей надо. Напряженный сценарий. Захватывающий дух сюжет. Не было бы Тимофея, она придумала бы еще кого-нибудь.
Но Тимофей был. И был он, Дима Коверзнев, — простой парень, живущий с бабушкой и каждый день отправляющийся на работу в страховую контору. Он прожил в этом городе всю жизнь, и если видел что-то, то в этом не было никакой тайны, никакого захватывающего дух сюжета.
А Тимофей… Черт его возьми, было, было в нем что-то! Он — как диковинный плод, внутри которого то ли ядовитая горечь, то ли еще что-то такое же опасное. Он другой после своего многолетнего отсутствия. Не зря Дашка теперь так… играет.
Значит, это надо было прекратить. Показать Дашке, что ничего таинственного в нем нет (или есть?).
— Пока. Увидимся, — шевельнула она в воздухе пальчиками и выскользнула за дверь…
Именно из-за этой недосказанности он примчался в театр, где Дашка репетировала. Она должна была играть в спектакле «Бегемот» — некоем очаровательном, но чрезвычайно сюрреалистичном творении на тему «Мастера и Маргариты». С той лишь разницей, что автор перенес место действия в современность, переименовал героев в Писателя и Венеру, а легкую булгаковскую иронию нарядил в одежды нешуточной трагедии. Дашка заполучила главную роль Венеры. Она стояла на коленях перед актером, игравшим Писателя, и ужасным голосом, совсем не похожим на ее собственный, произносила свою реплику:
— Зачем ты это сделал, несчастный? Ты хотел, чтобы тебя пожалели? Я тебя жалею. Я жалею! И что дальше? Тебе стало легче от моей жалости? Что она для тебя значит, моя жалость? Неужели она важнее того, что ты делал десять лет и к чему стремился все это время? Я тебя спрашиваю! Ответь! Ответь хоть что-нибудь. Не прячься за придуманными фразами, не уворачивайся. Скажи, что ты чувствуешь на самом деле? Я тебя не понимаю. Всегда думала, что могу понять. Могу понять любого. Но тебя я не понимаю. Сейчас не понимаю. Что ты за человек?
