Я вернулся из Парижа, подыскал себе этот дом и при нялся за те дела, благодаря которым прослыл добрым человеком, с этой репутацией я и умру. Но после моей смерти добрая память обо мне будет в ваших руках. Принесите ее в жертву чести Сарранти. Похлопочите о его помиловании за участие в заговоре, я же поза ботился о том, чтобы снять с него клеймо позора.
– Но разве кто-нибудь поверит свидетельствам сына в пользу преступного отца?
– Я предвидел это… Вот, потрудитесь взять этот ключ…
Жерар приподнялся, достал ключ из-под подушки и подал его монаху.
– Отоприте второй ящик бюро, – сказал он. – Там вы найдете свиток бумаги, запечатанный тремя печатями.
Доминик встал, открыл ящик и вынул из него свиток.
– Вот он, – сказал он.
– Надписано на нем что-нибудь?
– Да. «Это моя исповедь перед Богом и людьми, и написана она мною затем, чтобы, в случае надоб ности, после моей смерти можно было вскрыть и обна родовать ее».
Подписано: «Жерар Тардье».
– Да, так это он и есть. Здесь слово в слово на писано все то, что я рассказал вам. Когда я умру, можете располагать ею, как захотите. Я освобождаю вас от обязанности хранить тайну исповеди.
Доминик с невольным движением радости прижал свиток к груди.
– А теперь, отец мой, – сказал умирающий, – не найдется ли у вас для меня несколько слов утешения и надежды?
Монах вернулся к постели медленно и торжественно. Лицо его, поднятое кверху, казалось, светилось каким-то отражением божества.
Он был в эту минуту олицетворением человеческого милосердия.
Умирающий как будто почувствовал приближение благодати и приподнялся на постели.
– Брат мой, – заговорил доминиканец, – может быть, для того, чтобы Господь простил вас, перед лицом его нужен гораздо более достойный покровитель, чем я. Но я, как человек, как священник и как сын, прощаю вас от глубины души своей. Молю Бога, чтобы он внял этим словам моим и ниспослал вам и свое помилование во имя Отца, который есть благость, во имя Сына, который есть самоотречение, и во имя Духа, который есть вера.
Он положил на голову умирающего свою белую тонкую руку.
– Что должен я сделать еще? – спросил Жерар.
– Молитесь, – ответил монах.
Он сложил на груди руки и тихо вышел, моля, чтобы ему дано было унести с собою все, что было дурного и низкого в человеке, которого он только что напутствовал в вечность.
А умирающий бросился лицом в подушки и остался неподвижен, будто душа уже покинула его исстрадавшееся тело.
VII. Жюстен
Жюстен летел по дороге в Версаль к мадам Демаре.
Для тех из наших читателей, которым характер этого человека показался, может быть, недостойным того уча стия, с которым отнеслись к нему Сальватор и Жан Робер, заметим, что эта покорность, которая с первого раза казалась недостатком энергии, была, в сущности, одним из прекраснейших проявлений силы.
И действительно, никогда не следует смешивать движений материальных, физических, телесных с движениями духовными.
Человек, который воображает себя чрезвычайно деятельным, бегает, хлопочет, проходит по два лье в день пешком или в экипаже, делает, в сущности, гораздо меньше, чем человек, который, после десятилетней кажущейся неподвижности вдруг возвещает из глубины своего кабинета одну мысль, которая в состоянии перевернуть вселенную.
Поставьте такого апатичного с виду человека, как этот самый учитель, лицом к лицу с необходимостью, и вы увидите его во всеоружии и с геройской готовностью умереть во имя своего дела.
Точно таким признал бы его, разумеется, и каждый, кто увидел бы, как он мастерски управлял бешено быстрой лошадью Жана Робера, которая была, скорее, похожа на хищную птицу, уносящую свою добычу, чем на скакуна, покорного своему всаднику.
После часа такой бешеной скачки Жюстен остановился у дверей пансиона.
Он сделал пять лье немногим более, чем за час, так что, когда он спрыгнул с лошади и позвонил, было ровно восемь часов.
В доме все давно уже встали. Мадам Демаре была одна в своей спальне и заканчивала одеваться.
Жюстен послал сказать ей, что ему необходимо переговорить с нею, не теряя ни минуты.
Такое раннее посещение чрезвычайно удивило начальницу, и она велела ответить, что примет через четверть часа.
Но Жюстен велел передать ей, что дело, по которому он приехал, так важно, что не допускает ни одной минуты отлагательства, а потому он настоятельно просит, чтобы его приняли тотчас же.
Мадам Демаре была встревожена. Она надела капот и отперла дверь, чтобы войти в приемную; но Жюстен уже стоял у ее двери.
Он схватил ее за руку, ввел обратно в спальню и запер за собою дверь на ключ.
Начальница совершенно растерялась и только теперь подняла глаза на его освещенное утренним солнцем лицо. Ее так поразила и его смертельная бледность, и выражение мрачной энергии, которой она в нем никогда не замечала, что она громко вскрикнула:
– Господи! Да что же случилось?
– Несчастье и притом очень серьезное! – ответил Жюстен.
– С вами или с Миной?
– С нами обоими.
– Ах ты, господи! Переговорить мне с ней или вы хотите видеться с нею сами?
– Да ее уж больше нет здесь!
– Как нет? Так где же она?
– Я не знаю.
Мадам Демаре смотрела на Жюстена Корби, как на сумасшедшего.
– Ее здесь нет, а вы не знаете, где она… Что это значит?
– Это значит, что ее украли сегодня ночью…
– Да вчера вечером я сама проводила Мину в ее комнату и оставила там с мадемуазель Сюзанной де Вальженез.
– Очень может быть, но теперь ее там нет.
– Ах ты, господи! – вскричала Демаре, воздевая глаза и руки к небу. – Да уверены ли в том, что говорите?
Жюстен достал листок, который принес ему Баболен.
– Вот прочтите, – сказал он.
Мадам Демаре быстро пробежала записку глазами.
Она узнала почерк девушки, зашаталась и вытянула руки, чтобы удержаться.
Жюстен подхватил ее и усадил в кресло.
– Ах! Если это правда, то я должна на коленях просить у вас прощения за ваше горе! – проговорила она.
– Это правда, – подтвердил Жюстен, – но не станем падать духом, по крайней мере, до тех пор, пока не увидим, что помочь этому горю невозможно.
– Но что же делать? Что делать? – стонала она.
– Прежде всего нужно ждать, а до тех пор следить, чтобы никто не входил ни в комнату Мины, ни в сад.
– Ждать?! Кого или, может быть, чего?
– Полицейского агента, который будет через час здесь.
– Что? – с испугом спросила Демаре. – Сюда…? Полиция?
– Разумеется.
– Да ведь если здесь побывает полиция, все заведение мое погибло!
Этот эгоизм глубоко огорчил Жюстена.
– Но как же быть иначе, сударыня? – спросил он холодно.
– Если есть возможность, то избавьте меня от скан дала.
– Я не знаю, что вы называете скандалом! – возразил Жюстен, нахмурив брови.
– Как, вы не знаете, что я называю скандалом? – вскричала начальница, всплескивая руками.
– Скандалом, сударыня, я называю то, что женщина, которой моя мать поручила свою дочь, требует, чтобы я молчал, когда я прошу ее об обратном.
Ответ был так меток, что мадам Демаре совершенно растерялась.
– Да, но после этого все матери отберут у меня своих дочерей, – проговорила она сквозь слезы.
– А я, сударыня, будь на месте вашего судьи, я приказал бы написать над дверьми вашего пансиона такую вывеску, которая отбила бы у каждого охоту даже заглядывать в него! – вскричал Жюстен, которого возмущал эгоизм этой женщины, которая, видя его тяжкое горе, тем не менее, думала только об интересах своего заведения.
– Но ведь вред, который вы мне нанесете, вашему горю не поможет.
– Это верно, но он принесет уже ту пользу, что с другими не случится того, что со мною.
– Ах ты, господи! Ну, хоть ради той любви, которой я всегда окружала Мину, не губите меня!
– Ради того доверия, которое я всегда имел к вам, сударыня, не просите меня ни о чем!
В выражении лица Жюстена сказывалась такая не преклонная решимость, что мадам Демаре поняла: на деяться ей больше не на что.
Она вдруг проявила полнейшую покорность.
– Пусть будет по-вашему, – сказала она. – Я молча перенесу это испытание. Жюстен кивнул головой, как бы говоря: это самое лучшее, что она может сделать.
Несколько минут оба молчали.
– Позвольте и мне предложить вам несколько вопросов, – сказала, наконец, мадам Демаре.
– Сделайте одолжение.
– Каким образом объясняете вы исчезновение Мины?
– Теперь я этого еще не знаю. Но полиция сообщит мне о результатах своих розысков.
– А вы уверены, что она исчезла против своей воли?
При этом оскорблении его невесты сердце Жюстена болезненно сжалось.
– Как вы, женщина, которая знает ее целых шесть месяцев, можете предлагать мне подобные вопросы? – вскричал он.
– Я хотела сказать этим: уверены ли вы в ее любви?
– Да ведь вы читали ее письмо. Кого зовет она на помощь?
