к первому же собранию районных комитетов был проект, я не знаю, удастся ли... Все-таки это требует времени.
— Нет, — возразил Локкерман. — У меня соображение за то, чтобы этого не делать немедленно. На съезде партии будет обсуждаться устав партии в целом. Мы еще не знаем, какой характер будет иметь этот устав. Ясно, во всяком случае, что уставы местных организаций должны исходить из него.
— Это ровно ничего не значит! — живо возразил Матвей. — Пустая отговорка. Когда будет Съезд — это покажет дальнейшее. Сейчас у нас устав организации есть, но он явно не годится. Есть выход: принять временно новый устав и им руководиться... Иначе весь этот наш разговор был напрасной тратой времени.
— Ну, против временного устава я не возражаю.
— Устав поручается в течение двух дней написать
Локкерману и Станко, предложил Браиловский.
— Все согласны, — ответили Айзман и «Архангел».
— Этот вопрос исчерпан, — теперь о демонстрации,— предложил Матвей.
— О демонстрации мы не имеем от комитета полномочий, чтобы решать подобные вопросы, — поспешил предупредить Локкерман.
Гусев и Браиловский, внимательные в других случаях к рабочим, которые решали судьбу организации, очевидно колебались принять на себя ответственность за большое выступление, намеченное раскольниками. Они не были настолько еще в курсе местных дел, чтобы считать действительно необходимым тот путь борьбы, который для рабочих напрашивался сам собою. Поэтому они предоставили решающее слово в этом вопросе Локкерману, а последний связать себя этим словом не хотел.
Но и раскольники в этом вопросе уступать не намеревались.
— Тогда нам придется выступить самостоятельно,— угрюмо сказал Матвей. — Никакого соглашения нет,
— Как же это так, — возмутился оживившийся было Айзман, которому перспектива объединения улыбалась именно из-за желания единодушного выступления на демонстрации. -Говорили-говорили, объединялись-объединялись, а дошло до дела, — «посмотрим, что скажет комитет» и действовать будем каждый по-своему. Вот так объединение!
«Архангел» с гневом вскочил, чтобы что-то сказать, но на первом же слове запнулся, покраснел, застучал кулаком по собственной ладони и, наконец, выпалил.
— Д-д-д-д-дипломаты вы м-м-м-м-мадридского двора, что ли? И-л-ли нас д-д-дураками считаете? Хотите вы, чтобы раскола больше не было и мы не по-по-путали наших массовиков, так говорите же. Не хотите, — тогда нам и время терять нечего. Мы сами сделаем все необходимое, чтобы за нами шли рабочие. У нас для этого полномочий никто не спросит. А то «не имею п-п-полномочий»!
Браиловский поднялся.
— По этому поводу мы ответ можем дать завтра в двенадцать часов ночи после заседания комитета.
— Завтра, в двенадцать часов ночи, — сказал Матвей,— если вы дадите положительный ответ, вы получите нашу печать, и мы будем говорить о составе районных комитетов.
— Хорошо! — согласились Браиловский, Гусев и Локкерман.
— Хорошо! До свидания!
— Пойдемте, Станко, со мной я скажу вам, где мы завтра увидимся,— предложил Браиловский.
— Пойдемте!
Браиловский хотел воспользоваться случаем, чтобы ближе узнать, что из себя представляет Юсаков. Революционное воспитание в кружках учащейся молодежи и эмигрантская среда за границей, продуктом которых был молодой человек, выходец из зажиточной купеческой семьи, давали только отвлеченное смутное представление о рабочих революционерах. Несмотря на то, что главной силой в грядущей революции и в складывавшейся партии должны были стать рабочие, не мыслилось как-то, чтобы в ком-нибудь из них было достаточно самостоятельности, чтобы они даже могли оспаривать руководительство организацией у профессионалов революционеров. А Юсаков очевидно не без определенного успеха оспаривал это руководство у весьма осмотрительного и опытного конспиратора Локкермана. Какие же данные были для этого у молодого пролетария и как далеко он может пойти, уже объединяя вокруг своего имени почти все рабочее подполье?
Браиловский искоса окинул взглядом выжидательно молчавшего в пути Матвея и, подумав, что вызвать его на разговор будет нелегко, предложил:
— Пойдемте, пройдемся по Садовой.
Взглянув на заграничное пальто и разутюженные брюки богатого интеллигента и на свои штаны, забрызганные еще вчера грязью, рваные штиблеты и бобриковую изношенную куртку, Матвей подавил полунасмешливую улыбку и пошел за комитетчиком на ярко освещенную фешенебельную улицу. От Браиловского не укрылось то сравнение, которое проделал в уме Матвей.
Это возбудило в нем легкое раздражение.
— Я хочу, Станко, у вас спросить одну щекотливую вещь, — заявил он, приступая к делу без обиняков.
— Спрашивайте, я люблю серьезные разговоры...
Браиловский понял, что Юсаков намеревается иронизировать, но все-таки решил не отступать.
— Из-за каких соображений вы готовы рисковать тюрьмою и всякими другими вещами, занимаясь революционной деятельностью.
— А, вот что? Соображений много... Первое это то, что я полагаю, что каждый из рабочих имеет право и возможность жить не менее сознательно, чем, скажем, вы... Я имею право быть так же образованным, как вы, ходить в таком же приличном платье, как вы, имею право на то, чтобы, если я войду куда-нибудь, на меня не уставлялись со всех сторон глазами, как-будто я сделал что-нибудь неприличное, показавшись в своем рабочем естестве среди других людей. Всего этого можно достигнуть революцией, да не какой-нибудь революцией, а такой, которая бы от всего старого не оставила никакого помина... Это первое соображение. Попутно с этим я думаю, что мною и моими товарищами все одно обязательно кто-нибудь будет руководить в нашем повседневном существовании: если не поп, то писатель, если не писатель, то интеллитент-социалист, если не интеллигент-социалист, то даже авантюрист какой-нибудь — в роде американских генералов Армии Спасения, великолепно умеющих спасать буржуазию. Но чем итти на такое идиотское руководство, оставляющее нас в свинском положении слепой массы, так лучше хоть единицам из нас научиться знать все, что нужно, и раскрывать глаза остальным. Если возьмемся за руководство мы сами, то уже отступить нас не заставят ни тем, что приласкают чем-нибудь, ни тем, что схватят за горло.
— Почему вы думаете, что кто-нибудь другой, например, интеллигент не может думать то же самое?
— Интеллигент? — переспросил Матвей. — Интеллигент может думать, конечно, так же. Но интеллигенту не заливает никто столько за шкуру горячего сала, как рабочим, а потому он более осторожен. Я думаю, что есть даже такие интеллигенты, которые в воскресенье не только пойдут на демонстрацию, а горячее всех будет кричать «Долой самодержавие!», отчаянней всех будут итти со всей толпой вперед, при надобности полезут в схватку с полицией и станут действовать ножами или револьверами. Эта интеллигенция наша.
— Я один из таких интеллигентов, — предупредил Браиловский. — Я пойду на демонстрацию, хотя бы комитет
