class="p1">Слова его услыхал и аптекарь и зашептал в ответ:
— Ты натянул ему нос, адвокат! Если кто когда оставался с носом, то уж безусловно он.
— Молодчина, адвокат! — воскликнул Полли с искренним восхищением.
Но в эту симфонию славословий ворвался режущим диссонансом противный голос секретаря.
— А вот вам и плоды! — воскликнул он и указал на собор. На паперти толпились мальчишки, с жадностью следя за представлением, которое давал им ученик кондитера. То тут, то там над головами мелькали его руки, и хор отвечал ему взрывами смеха.
— Не нужно особой смекалки, чтобы угадать, чем развлекается эта банда.
— О чем это вы, Камуцци? — невинным тоном спросил адвокат, хотя чувствовалось, что он неприятно задет. — Что вы мелете? — Однако, увидев, как густо зарделась Италия, он сказал, прижимая руку к жилету: — Честью вас заверяю, мальчишка ничего не видел.
Секретарь угрюмо покачал головой.
— Ага, вот когда в нем заговорила совесть, в этом стареющем сластолюбце; наконец-то он узрел дело своих рук. Ведь он отравляет умы наших детей. Господа, наша молодежь в опасности!
— Эк куда хватили! — отпарировал адвокат и, прочитав на всех лицах одобрение, окончательно осмелел. — Эти сорванцы еще нас с вами поучат. Колетто из кондитерской Серафини только на днях застали с девочкой-судомойкой из гостиницы. Лейтенант здесь, он вам расскажет… Но смотрите, смотрите, друзья, вот и священник!
Дон Таддео приподнял кожаную завесу, скрывавшую вход в собор, и, словно тигр, приготовившийся к прыжку, наблюдал за мальчишками. Внезапно он вихрем налетел на них и, раздавая тумаки направо и налево, разогнал всю ораву. Те, что опомнились первыми, исчезли в мгновение ока; белый колпак маленького кондитера давно уже скрылся среди домов на Корсо, а дон Таддео все еще чинил расправу: полы его сутаны развевались, и он, не помня себя, срывал свой гнев на самых неловких и слабеньких, которые только прятали голову в плечи и ревели. Горожане заволновались.
Кум Акилле, просунув живот в дверь, бормотал:
— Ишь как его разобрало, гнусного стервеца!
— Самого бы таким манером, — предложил Полли, и даже коммерсант Манкафеде согласился, что патер хватил через край.
— Вот они, союзники синьора Камуцци, — подвел черту адвокат. — И этим людям он помогает обделывать свои делишки!
— Основы морали, — попытался возразить секретарь, — не меняются оттого…
— Ах, что там! — И адвокат с шумом отодвинул чашку. — Основы морали тут ни при чем! Законы свободной человечности, которые все мы чтим… — Он посмотрел на Италию, — не в пример чище и куда более угодны богу, чем ваше постное отрицание.
— Браво, адвокат! — воскликнул кавальере Джордано.
— Он дело говорит, — подтвердил Гадди.
А молодой Савеццо, скосив глаза на нос, добавил:
— Просвещение, прогресс, расцвет: от кого нам и ждать этих благ, если не от адвоката?!
Адвокат с выражением сурового достоинства на лице приготовился выслушать поздравления своих сограждан. И даже Италия с важной миной обвела взглядом стол, ожидая признания своих заслуг. Как только последний хнычущий мальчишка, прихрамывая и держась за пострадавшее место, поравнялся с ними, адвокат усадил его за столик и стал утешать, давая волю священному негодованию, а Италия сунула ему в рот кусок сахара. Секретарь, уставясь на них рыбьими глазами, поправил элегантный галстук и принялся протирать стекла пенсне. Чтобы как-нибудь сгладить свое поражение, он вступил в разговор с актерами.
— Я не хочу прослыть ханжой или обскурантом, но всякое хвастовство мне претит. Ибо, что бы мне ни говорили, я не верю в любовные победы адвоката, равно как и в другие его победы; вообще не верю, что у нас что-то происходит или может произойти.
— Почему же — многое может произойти, — пробормотал молодой Савеццо, больше обычного кося глазом, — только нечего нам надеяться на адвоката. Нечего надеяться все на те же считанные семьи, будто бы только они могут подарить нам гения, а все остальные на это не способны.
Под насмешливым взглядом секретаря он окончательно закусил удила.
— Здесь превозносят бездарность. И мне приходится этому поддакивать; а вот таланты, которые были бы просто неоценимы для общества, гибнут в душной конторе где-нибудь на задворках.
— Например, в конторе вашего отца? — съязвил секретарь.
— Да, и в конторе моего отца, а почему бы и нет? Кто знает, какие политические планы я таю в груди? Уж во всяком случае не такие, как устройство прачечных или благоустройство окрестных дорог. Единственное, что мне нужно, это больший простор для моей инициативы, движение вместо застоя и свобода соревнования. Но ничего этого у меня нет, вот и приходится гнуть спину перед посредственностью.
На лбу его пиявками шевелились густые брови, на скрещенных руках ходуном ходили вздутые мускулы. Городской секретарь пожал плечами.
— Вы еще кончите тем, что провозгласите кого-нибудь великим человеком: пожалуй, даже самого себя.
Нелло Дженнари завидел вдали маленькую одинокую фигурку примадонны, шедшей по переулку Лучии-Курятницы, и со всех ног бросился к ней.
— Тут, кажется, прохладнее, — сказал он, переводя дыхание; и, нагнувшись к самому ее уху: — Славная ты девушка, молодец, что не выдала меня.
— Очень нужно! Валяйся в грязи, если охота.
Он прикусил губу.
— Какая ты бессердечная, Флора. А впрочем, ты права. Видимость против меня. — И, так как она только фыркнула в ответ: — Завидую я тебе. Кто способен, как ты, жить исключительно для искусства! Преследовать одну лишь цель, быть честолюбивой только в одном!
Она смерила его своим холодным быстрым взглядом. — Все это не для тебя, малыш. Будь самим собой.
— Но и я, — с вырвавшимся из груди сухим рыданием, крикнул он, — верю в нечто единственное, великое!.. — И тихо, вкладывая в слова всю душу: — Ради чего я хочу жить — за что я умереть готов…
На ее лице мелькнуло беспокойство.
— Ты будешь учиться петь? Скажи, ты хочешь учиться петь?
— Вряд ли я когда-либо достигну большего, чем то, что дано мне от природы.
— Этого тебе вполне достаточно, — сказала она, успокоившись.
За столиком перед кафе все встали, чтобы освободить ей место.
Адвокат, приложив правую руку к жилету, запел:
— «Взгляни, любимый, наш домик весь в цветах…» — Недостаточные голосовые средства он возместил тем, что закатил глаза под лоб. — Ах, синьорина Флора, кто слыхал вас, ввек не забудет!
— Хорошо, что вы это поете, синьорина, — галантно заявил Полли, — значит, мне незачем отдавать в починку мой граммофон: деньги целее будут.
— Не могли бы вы дать несколько уроков моей жене? — спросил Камуцци.
Лейтенант хотел уже обратиться с тою же просьбой, как вдруг аптекарь приставил к уху ладонь. Послышалось дребезжанье, потом щелканье кнута; из улицы Ратуши выбежали мальчишки, а там показался и
