наперечет, — объяснял адвокат окружающим. — Ну как, все в порядке, маэстро? — крикнул он, сложив руки рупором.
Капельмейстер не слышал, он попрощался с сопровождавшими его мужчинами и поспешил в кафе «За прогресс».
— Отлично, — сказал он, пожимая руки завсегдатаям. — Я доволен.
— Ну что, хористки нас не осрамят? — спросила Италия.
— Они будут несравненно лучше вас, дражайшая синьорина. В этой стране самое лучшее народ. Я стою за народ.
Он уселся рядом с Флорой Гарлинда, не глядя в ее сторону, откинул голову, скрестил руки на груди и, весь порозовев от тайных вожделений распаленного честолюбия, предоставил остальным глазеть на себя. До сих пор они знали его лишь как человека, который обучал их детей пению и по праздничным дням шагал по Корсо во главе музицирующих ремесленников. А теперь он принадлежал к сонму этих знаменитых приезжих артистов, он распоряжался несметным числом людей, хлопотал и суетился, словно он самое занятое лицо в городе, на нем лежала подготовка великого, неслыханного, сказочного события, которого все они ждали: оперной постановки! Капельмейстер схватился за сердце — казалось, оно выскочит из груди.
— Еще — оркестр, и тогда я смогу сказать, что день прошел не зря, — заявил он и вздохнул.
— Вы, молодой человек, находитесь в лучшей поре жизни, — отозвался кавальере Джордано.
Баритон Гадди отдавал предпочтение более зрелому возрасту. Хорошо после обеда завалиться на диван и проснуться оттого, что по тебе скачут ребятишки. Горожане поддержали точку зрения кавальере. Ах, быть молодым и любить! Поэзия, черт побери! Начался оживленный спор об идеале. Между тем капельмейстер, слегка пододвинувшись, обратился к Флоре Гарлинда:
— Никто так не пел «Взгляни, любимый», как Ливия Даманти, — сказал он, задыхаясь от волнения.
Она ответила ему улыбкой.
— Вы думаете?
— В ее исполнении столько чувства!
Флора Гарлинда сделала гримаску:
— Так выражаются любители… Когда же вы ее слыхали?
— Прошлой зимой, — сказал капельмейстер и залился краской. — В Парме.
— Она уже год как в Америке. — И все с той же застывшей улыбкой — А впрочем, «Взгляни, любимый» не в ее репертуаре, ведь она контральто.
Он молчал, не поднимая глаз и внезапно побледнев. Она незаметно передернула плечами. Ну, конечно, он не может простить себе, что сегодня на репетиции расхваливал ее выше всякой меры. Вот и начал выдумывать. А теперь попался и молчит. Но с нее довольно и молчания, — и она отвела взгляд в сторону.
— Я, видно, что-то перепутал, — сказал он и смущенно глотнул. — Так или иначе, с тех пор как я вас слышал, все, что было раньше, не идет в счет. И это — истинная правда.
— Правда или неправда, — Флора Гарлинда весело рассмеялась, как добрый товарищ, — ведь мы уже немножко знакомы, не так ли, маэстро? И каждый из нас знает, кому он пророчит самую блестящую будущность. Скажите, маэстро, какого вы мнения о себе?
— О себе? О себе? — Он ткнул себя в грудь. — Что могу думать о себе я, деревенский капельмейстер?
Но тут молодой Савеццо изысканно протянул ему кончики пальцев.
— Маэстро, ваша слава гремит. Слухи о ней проникли даже в мой укромный кабинет.
— Вы и сами некоторым образом знаменитость, адвокат, — вмешался коммерсант Манкафеде.
Молодой Савеццо от радости покосился на свой изрытый оспинами нос. И вдруг испуганно обернулся, ища глазами настоящего адвоката — Белотти. Но так как того не было поблизости, он слегка откинул голову и с приятностью помахал рукой.
— А как вы думаете, уважаемые дамы и господа? Нашему брату приходится не щадить себя и урывать время от дел, чтобы поддерживать духовную жизнь того города, где судьба предназначила нам жить. Считать ли это заслугой? Право, не знаю. Для некоторых это внутренняя потребность. Когда на меня находит, я запираюсь в своем кабинете от деревенского люда, который домогается моих советов, и в этом уединенном уголке, куда не проникает шум толпы, прислушиваюсь к осаждающим меня вдохновенным мыслям.
И он устремил глаза в потолок и приложил к уху ладонь. Увидев, что молодой человек приготовился слушать, капельмейстер воспользовался этим для продолжения прерванной беседы.
— Я, деревенский капельмейстер, пишущий оперу. Конечно, нас много таких, что одновременно со мной пишут, оперы, и все же я ощущаю в себе ту музыку, которой жаждет народ, и порой, увлеченный работой, слышу в отдалении глухой ропот народа — он ждет.
— А вы, синьор Савеццо? — спросила Флора Гарлинда.
— То же самое! — ответствовал тот и, проведя рукой по волосам, подумал, что недаром он прошедшей ночью отказался от мягкой подушки — вчерашняя завивка еще держалась. — Совершенно то же самое. Когда я работал над моим докладом о дружбе — собственно, это скорее стихотворение в прозе, — я все время видел перед собой членов нашего клуба и слышал их одобрительный шепот. Впереди сидят дамы, и как раз под кафедрой она — красавица Альба Нардини. Все потом сбылось в точности — только Альба прислала вместо себя горничную. И даже лимонад я сперва увидел духовными очами.
— Честолюбие! — воскликнул капельмейстер. — Но честолюбие неотделимо от потребности дарить счастье — слава и любовь едины. Вы-то понимаете меня, Флора Гарлинда! Увидеть мир, большие города, побывать за морем! Дирижировать своим творением и, прислушиваясь к ликованию слушателей, знать, что я дарю им себя! Чувствовать, что я нигде не чужой, что всюду меня знают благодаря моему детищу и что при первом моем появлении тысячи возлюбленных в порыве благодарности устремятся мне навстречу!
— Тысячи возлюбленных! — Савеццо довольно захохотал. — Что ж, я не возражаю, я и в этом смысле имею основания верить в себя. Ведь это же кое-что значит, если после моего доклада о дружбе некая дама — честь не позволяет мне назвать ее, но одна из наших первых дам — снизошла…
Он покосился на свой нос и принялся усиленно растирать пальцы-обрубки в надежде, что они станут белее.
— Я вижу, вы, господа, понимаете друг друга, — сказала Флора Гарлинда, глядя с застывшей улыбкой куда-то вдаль.
Капельмейстер вскочил и протестующе поднял руки, но, словно почувствовав, что все его слова разобьются об эту улыбку, он так и не произнес их и тяжело повалился на стул. Савеццо спросил:
— Передать вам бутылку? Кстати, представитель этой марки вермута в городе — я.
Он продолжал говорить, а капельмейстер думал: «Возможно ли, что она ставит меня на одну доску с ним? А впрочем, она права: чем могу я доказать, что не похож на него? По-видимому, дело обстоит так, что оба мы торчим здесь, в захолустном городишке, и считаем себя лучше других. А ведь насчет меня это очень сомнительно. Нет, ничего из
