меня не выйдет! За минуты опьянения, в которое меня приводит плохая музыка, я, верно, так и буду расплачиваться тяжелым похмельем, как после скверного вина. Не буду больше писать музыку!»
Он не мог оторвать глаз от ее улыбки.
«Этого она и добивалась! Унизить меня, довести до отчаяния! Она злая, я ненавижу ее! А как бы я хотел, чтобы она в меня поверила, именно она из всех людей на свете!»
Не помня себя от неизъяснимой боли, капельмейстер спросил:
— А сами вы, синьора Флора Гарлинда?
Она пожала плечами.
— Я! О, я скромнее в своих желаниях, господа, и менее верю в свою гениальность, в предстоящие мне триумфы. Я буду много работать: вот единственное, что я знаю. Может быть, сразу вернусь в Сольяко, а может быть, еще не один год буду колесить по таким вот городишкам. Пять, а не то и семь лет пройдет впустую, прежде чем удастся попасть в Милан. Зато уж тогда… — Видно было, как дрожит ее маленький кулачок, так крепко она его стиснула, — стоит им только раз меня услышать, как они уже не забудут меня. А тогда я больше не буду зависеть от случайной удачи и не затеряюсь в толпе. Я еще молода, и мой голос, мое богатство, слава, все, что я себе завоюю, пребудет со мной до старости, до самой смерти. — Она поднялась. — Ну, мне пора, я хочу еще прогуляться.
— Да куда вы в такую жару, вам станет дурно, — зашумели горожане.
Она засмеялась и ушла.
Капельмейстер, опустив голову, угрюмо смотрел в землю. «Ей принадлежит будущее, потому-то ей и не нужны услуги провидицы-мечты».
Кавальере Джордано внезапно повернулся к нему и повторил:
— Вы в лучшей поре жизни, молодой человек!
Капельмейстер побледнел… У этой самонадеянной знаменитости не хватает даже ума, чтобы над ним посмеяться.
Солнце село, небо подернулось фиолетовой дымкой. Все стремительнее сновала толпа между площадью и Корсо. Вокруг фонтана прохаживались вереницы юных девушек, казалось, что вертятся спицы огненного колеса. Но вдруг все смолкло, стоявший кругом шум оборвался, и, всколыхнув пелену сумерек, с колокольни полился вечерний звон.
Адвокат Белотти силился перекричать его. Они с тенором Нелло Дженнари, побродив по площади, вернулись к кафе.
— С чего это Камуцци вздумал уходить в такую рань? — крикнул он в раздражении. — Что на него напало? — Ибо адвокату было скучно без своего недруга, и он держался за его привычки, как за свои собственные. — Зато во всем остальном, — продолжал он, — Лучия-Курятница, дон Таддео со своим душеспасительным трезвоном — как видите, уважаемый, мы ведем правильный образ жизни — сегодня как вчера.
— Но молящиеся, которые сегодня торопились в собор, были не те, что вчера. Я нарочно обратил внимание.
Молодой Савеццо стоял, прислонясь к стене, уставя в землю шишковатый лоб, и незаметно следил за ними.
— Ах да, — сказал Савеццо, — некоему господину уже вчера не терпелось завязать знакомство с одной из молельщиц. Так вот, не мешает ему знать, что это не так-то легко и что, помимо него, имеются еще и другие.
— О чем говорит этот господин? — Нелло порывисто шагнул вперед.
— Некий господин прекрасно меня понял, — заявил Савеццо. И тут же, непринужденно — Но как это синьорине Флоре Гарлинда позволили уйти совсем одной! Где наши рыцарские чувства? Сейчас же побегу за ней и займу ее разговором, перескажу ей мой доклад о дружбе.
— Что это он болтал? — посыпались вопросы, как только Савеццо ушел.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Нелло.
Адвокат поднял указательный палец.
— Это относится не к вам, мой милый, это относится ко мне, вашему другу. А передо мной этот трус трепещет, ведь я опять уличил его в том, что он в своих проспектах, обращенных к крестьянам, самозванно именует себя адвокатом. Потому что, к вашему сведению, этот сын сыровара, — кстати его происхождение чувствуется за версту, — осмелился прибить на дверях своей так называемой конторы вывеску адвоката, пока я не пригрозил обратиться к властям. Несмотря на все его заискивания, я прекрасно вижу, как он завидует мне и ненавидит меня.
— Он на редкость способный молодой человек, — ввернул Полли.
Адвокат пытался отрицать это, когда же ему напомнили недавний успех Савеццо в клубе, ответил:
— Бывают черты характера, которые могут испоганить и самое блестящее дарование.
— Мое нижайшее всему обществу, — возгласил парикмахер Ноноджи и, расшаркавшись, помахал шляпой у самого пола. — Приветствую всех, а особливо господина адвоката!
Он так егозил перед Италией и так гримасничал, что все кровяные жилки ходуном ходили на его лице.
— А-а-а, — зевнул адвокат, и казалось, все в нем потягивается от истомы.
— Знал бы я, — заверил его парикмахер, покрепче зажимая под мышкой свою флейту-пикколо, — я бы задал нашей парочке серенаду.
— Ах, так вы к тому же и музицируете, Ноноджи? — спросил баритон Гадди.
— К вашим услугам, сударь. Все мы здесь понемногу этим пробавляемся. Если б только не было среди нас прохвостов. Я имею в виду одну определенную личность.
— Вы имеете в виду Кьяралунци, — сказал аптекарь. — Но все мы знаем, какой это хороший человек.
Брадобрей так и подпрыгнул.
— Кто, портной — хороший человек? Может, он хорош, когда выписывает счета своим клиентам или когда примеряет заведомо испорченный сюртук. Но играть на валторне еще никто не научился за выпивкой.
— Да ведь Кьяралунци среди нас самый воздержанный!
— Кто, он? В Спалдине его уже и пускать не хотят, потому что он со своим оркестром всякий раз напивается до бесчувствия.
— То-то и оно! — заключил адвокат. — Вы не можете поделить между собой те деревни, куда ходите играть. Вот почему вы враждуете. Нехорошо это, Ноноджи.
Брадобрей развел руками и склонился до самой земли.
— Может, оно и нехорошо, но между мной и портным примерно такие же отношения, как между синьором адвокатом и синьором секретарем.
Адвокат величественно откинул голову.
— Вы заблуждаетесь, мой друг! Мы с секретарем — идейные противники… А вот и ваш лютый враг. Сейчас мы нальем вам по стаканчику вермута и заставим вас помириться.
— Не в обиду вам будь сказано, этот вермут показался бы мне горше полыни. Честь имею, господа! За углом меня дожидаются обойщик и мой шурин Коккола. Мы идем наверх, маэстро!
— Что! Что такое? — испуганно вскинулся капельмейстер.
Явился портной, держа в своих ручищах валторну и боа из перьев. Он нес его с величайшей осторожностью, шаг за шагом, балансируя им на вытянутой руке, чтобы не измять эту нежную вещь, и отставив как можно дальше, чтобы, боже сохрани, не задеть ее. От напряжения он еле дышал.
— Что, синьорина Флора Гарлинда уже
