70 Тогда я к Беатриче взор вознёс;
Та, слыша мысль, улыбкой отвечала,
И, окрылённый, мой порыв возрос.
73 Я начал так: "Вы — те, кому предстало
Всеравенство[1422]; меж чувством и умом
Для вас неравновесия не стало;
76 Затем что в Солнце, светом и теплом
Вас озарившем и согревшем, оба[1423]
Вне всех подобий в равенстве своём.
79 Но мысль и воля[1424] в смертных жертвах гроба,
Чему ясна причина вам одним,
В своих крылах оперены особо;
82 И я, как смертный, свыкшийся с таким
Неравенством, творю благодаренье
За отчий праздник сердцем лишь своим.[1425]
85 Тебя молю я, в это украшенье
Столь дивно вправленный топаз живой,
По имени твоём уйми томленье".
88 "Листва моя, возлюбленная мной
Сквозь ожиданье, — так он, мне в угоду,
Ответ свой начал, — я был корень твой".
91 Потом сказал мне: "Тот, кто имя роду
Дал твоему[1426] и кто сто с лишним лет
Идёт горой по первому обводу,[1427]
94 Мне сыном был, а им рождён твой дед;[1428]
И надо, чтоб делами довременно
Ты снял с него томительный запрет.[1429]
97 Флоренция, меж древних стен,[1430] бессменно
Ей подающих время терц и нон,[1431]
Жила спокойно, скромно и смиренно.
100 Не знала ни цепочек, ни корон,
Ни юбок с вышивкой, и поясочки
Не затмевали тех, кто обряжен.
103 Отцов, рождаясь, не страшили дочки,
Затем что и приданое, и срок
Не расходились дальше должной точки.
106 Пустых домов назвать никто не мог;
И не было ещё Сарданапала,
Дабы явить, чем может стать чертог.
109 Ещё не взнёсся выше Монтемало
Ваш Птичий Холм, который победил
В подъёме и обгонит в час развала.[1432]
112 На Беллинчоне Берти[1433] пояс был
Ремённый с костью; с зеркалом прощалась
Его жена, не наведя белил.
115 На Нерли и на Веккьо[1434] красовалась
Простая кожа, без затей гола;
Рука их жён кудели не гнушалась.
118 Счастливицы! Всех верная ждала
Гробница,[1435] ни единая на ложе
Для Франции[1436] забыта не была.
121 Одна над люлькой вторила всё то же
На языке, который молодым
Отцам и матерям всего дороже.
124 Другая, пряжу прядучи, родным
И домочадцам речь вела часами
Про славу Трои, Фьезоле и Рим.
127 Казались бы Чангелла[1437] между нами
Иль Сальтерелло[1438] чудом дивных стран,
Как Квинций иль Корнелия — меж вами.[1439]
130 Такой прекрасный, мирный быт граждан,
В гражданственном живущих единенье,
Такой приют отрадный был мне дан
133 Марией,[1440] громко призванной в мученье;
И, в древнем вашем храме восприят,
Я Каччагвидой стал в святом крещенье.
136 Моронто — брат мне, Элизео — брат;
Супругу взял я из долины Падо;[1441]
Отсюда прозвище её внучат.[1442]
139 Я следовал за кесарем Куррадо,[1443]
И мне он пояс рыцарский надел,
Затем что я служил ему, как надо.
142 С ним вышел я, как мститель злобных дел,
На тех, кто вашей вотчиной законной,
В чём пастыри[1444] повинны, завладел.
145 Там, племенем нечистым отрешённый,[1445]
Покинул я навеки лживый мир,
Где дух столь многих гибнет, загрязнённый,
148 И после мук вкушаю этот мир".
ПЕСНЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ
Пятое небо — Марс (продолжение)1 О скудная вельможность нашей крови!
Тому, что гордость ты внушаешь нам
Здесь, где упадок истинной любови,
4 Вовек не удивлюсь; затем что там,
Где суетою дух не озабочен,
Я мыслю — в небе, горд был этим сам.
7 Однако плащ твой быстро укорочен;
И если, день за днём, не добавлять,
Он ножницами времени подточен.
10 На «вы», как в Риме стали величать,[1446]
Хоть их привычка остаётся зыбкой,
Повёл я речь, заговорив опять;
13 Что Беатриче, в стороне, улыбкой
Отметила, как кашель у другой[1447]
Был порождён Джиневриной ошибкой.
16 Я начал так: "Вы — прародитель мой;
Вы мне даёте говорить вам смело;
Вы дали мне стать больше, чем собой.
19 Чрез столько устий радость овладела
Моим умом, что он едва несёт
Её в себе, счастливый до предела.
22 Скажите мне, мой корень и оплот,
Кто были ваши предки и который
В рожденье ваше помечался год;
25 Скажите, велика ль была в те поры
Овчарня Иоаннова,[1448] и в ней
Какие семьи привлекали взоры".
28 Как уголь на ветру горит сильней,
Так этот светоч вспыхнул блеском ясным,
Внимая речи ласковой моей;
31 И как для глаз он стал вдвойне прекрасным",
Так он ещё нежней заговорил,
Но не наречьем нашим повсечасным:
34 "С тех пор, как «Ave» ангел возвестил
По день, как матерью, теперь святою,
Я, плод её, подарен свету был,
37 Вот этот пламень, должной чередою,
Пятьсот и пятьдесят и тридцать крат
Зажёгся вновь под Львиною пятою.[1449]
40 Дома, где род наш жил спокон, стоят
В том месте, где у вас из лета в лето
В последний округ всадники спешат.[1450]
43 О прадедах моих скажу лишь это;
Откуда вышли и как звали их,
Не подобает мне давать ответа.
46 От Марса к Иоанну,[1451] счёт таких,
Которые могли служить в дружине,
Был пятой долей нынешних живых.
49 Но кровь, чей цвет от примеси Феггине,
И Кампи, и Чертальдо помутнел,[1452]
Была чиста в любом простолюдине.
52 О, лучше бы ваш город их имел
Соседями и приходился рядом
С Галлуццо и Треспьяно ваш предел,[1453]
55 Чем чтобы с вами жил пропахший смрадом
Мужик из Агульоне[1454] иль иной
Синьезец,[1455] взятку стерегущий взглядом!
58 Будь кесарю не мачехой дурной
Народ, забывший все, — что в мире свято,
А доброй к сыну матерью родной,
61 Из флорентийцев, что живут богато,
Иной бы в Симифонти поспешил,[1456]
Где дед его ходил с сумой когда-то.
64 Досель бы графским Монтемурло[1457] слыл,
Дом Черки оставался бы в Аконе,[1458]
Род Буондельмонти бы на Греве[1459] жил.
67 Смешение людей в едином лоне
Бывало городам всего вредней,[1460]
Как от излишней пищи плоть в уроне.
70 Ослепший бык повалится скорей
Слепого агнца; режет острой сталью
Единый меч верней, чем пять мечей.
73 Взглянув на Луни и на Урбисалью,[1461]
Судьба которых также в свой черёд
И Кьюзи поразит, и Синигалью,[1462]
76 Ты, слыша, как иной пресёкся род,
Мудрёной в этом не найдёшь загадки,
Раз города, и те кончина ждёт.
79 Всё ваше носит смертные зачатки,
Как вы, — хотя они и не видны
В ином, что длится, ибо жизни кратки.
